"Крестики-нолики" - ориджинал - черновик.

[Мать Метели]

Поднимаю запись. Первая часть до конца.
Под конец я немного накосячила с техническими деталями - попробую списать это на психологию. Выкладываю на свой страх и риск, ибо военконсульт концовку ишшо не видел.

Варнинг: сами "Крестики" пойдут, как начало, их я ещё не переделывала, это дело пары дней. А ВОТ ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ - читать в комментах))

Автор: Мать Метели
Бета: будет ddodo, пока что эта копия не бечена.
Военконсульты: С*** Дм., ст. лейтенант запаса.
Жанр: ангст, фем (естессно, не графический)
Рейтинг: не знаю)) Рейтинг может быть и высокий, ибо внутренние войска, как-никак.
Место действия: некое пространство "Икс"))
Прим: психология зачистки мною, конечно, слегонца смягчена. Основано на реальных событиях.
Вешается под замком. В открытом доступе текст вывешен вряд ли будет, если будет, то не скоро. Авторские права защищены.

Всё уже. Никаких замков. О книжке знает страна, о книжке писали в газетах, аффтар щаслиф и неебически крут)) Кому надо - читайте по ссылке на либ.ру (ниже) там текст уже с редактурой висит и целиком.

Страна, мне первый раз до такой степени страшно выкладывать ВОТ ЭТО. По причине... но комментс, короче... Но выложу. Хотя - черновик. Сюжетная линия не поменяется, могут быть какие-нибудь мелкие изменения технического характера.

Полностью ТУТ samlib.ru/w/wojcehowskaja_j/criss-cross.shtml


"С пеплом смешивает кровь
Время за спиною.
Жизни нет и смерти нет,
Только над сосною
Одиноко на ветру
Звёздочка кружится,
Одиноко поутру
Воин веселится..." (гр. "Мегаполис")



 

запись создана: 22.03.2008 в 01:44

@темы: (с) - мои тексты и переводы

Comments

[Мать Метели]

SeverInnka, это уж как фишка ляжет)) От тех, от кого надо, пока содержательные. Я, кстати, тут потом добивать буду, в этом посте. Не всё до конца, а то грузится долго, а эту 1 часть до конца.

[Amina_Anna]

Никогда у меня не получится писать конструктивные отзывы на то, что ты пишешь. Но это офигеть )))

[Мать Метели]

Глава 8

Она ничего не имела против крыш. И я ничего не имела против крыш. Вот только погода была с нами не совсем согласна - едва мы с Джонсон приползли в расположение, оттарабанив всё по полной программе, как снова зарядил дождь.
Но мне было уже всё равно. Потому что крыша так и продолжала оставаться напротив, блестя от дождевой воды, и не собиралась испаряться, как мираж - а пока что никто не мешал мне взять и придумать что-нибудь ещё.
Вместо обычного размеренного времяпрепровождения с кроватью на спине.
Самый прикол был в том, что это что-нибудь было ничем не хуже похода на крышу. Потому что оказалось, что важно не место, а тот, кто шёл справа, всего-то на каких-то полметра правее. Ну, или левее. Иногда эти полметра сокращались до нуля, и тогда я чувствовала, как меня задевают рукой. Потом мы мягко сталкивались - и снова расходились на свои положенные полметра. Сталкивались с этим кем-то - вернее, уже раз столкнулись, когда-то, тысячу лет назад, промозглой осенней ночью, и теперь полметра между нами просто не играли роли...


Я стояла под аркой и смотрела, как дождь барабанит по брусчатке. Звуки были такие, словно кто-то сверху всё сыпал и сыпал горох в стеклянную банку - капли щёлкали по булыжникам и заполняли выбоины до краёв.
Я никогда раньше не замечала, какой прозрачной бывает дождевая вода. Она плескалась поверх мостовой, словно в реке на мелководье, и видно было каждый камень и каждую щёлку. А ещё в этой воде отражались фонари - и дробились на жёлтые осколки, когда шлёпалась следующая горошина-капля. Словно трепетали в лужах язычки пламени. Или жёлтые лепестки маленького цветка...
Накануне после наряда я догуляла до дырки в стене и оставила записку - всего только с одним предложением: "Увольнительная завтра". Потом почесала репу и на скорую руку накарябала внизу, в скобочках, вопросительный знак. У меня попросту не осталось сил ломать мозги и упражняться в эпистолярном жанре. Докторша была уж точно не тупее меня и живо сообразила, что к чему. Утром меня ожидал ответ, сложенный в несколько раз и предусмотрительно завёрнутый в обрывок полиэтиленового пакета. "Кондитерская на Больничной", - писала Адель.
Времени в записке не было, и я второй час подпирала стену и заодно принимала водные процедуры. Булькал по лужам тихий дождь, а где-то высоко, на протянутой между домами верёвке сиротливо болталось бельё, забытое нерадивой хозяйкой.
Сначала мне было не холодно, но вскоре я вымокла окончательно, и для полного счастья поднялся ветер. Мокрые простыни над Больничной зашевелились, словно ожившие привидения, и встопорщились лужи - вместе с фонарными бликами-лепестками. Может, это и было караул как романтично, но стало зябко, и зубы тут же застучали друг о дружку. Я начала было произносить длинную тираду, девять десятых которой вырезала бы цензура - как вдруг увидела её.
Докторша шла, держа в руках большой чёрный зонт и закрываясь им от ветра. Она была похожа на странную растрёпанную птицу с этим своим зонтом, который был уже, видать, ветераном в борьбе с непогодой - таким он стал кривобоким. Знаете, из тех птиц, что живут где-нибудь на болоте и раскрашены так, чтоб слиться с камышом, рябью и ветвями деревьев, отражающихся в воде. Вдобавок на докторше был тёмный плащ и полы развевались, словно крылья, точно она собиралась вот-вот взлететь.
- Здравствуйте... Ева, - она немного тормознула, пытаясь закрыть зонт. Он вдруг вырвался у неё из пальцев и спланировал вниз.
Чёрт подери, это было... как-то странно. Завораживающе красиво, словно в кино. Она растерянно стояла, придерживая руками рвущиеся полы плаща, а зонт бесшумно плыл по воде, чёрной тенью закрывая осколки фонарных бликов.
- Здравствуй... те, док, - я поймала зонт. Он так и остался кривобоким, с одной стороны все спицы слегка погнулись, да и материя поистрепалась. Я сложила зонт - он всё одно топорщился своими спицами в разные стороны, сколько я ни старалась, - и отдала ей.
- Спасибо, - сказала докторша.
- Пожалуйста, - мне показалось, что я только что лизнула наждачную бумагу - во рту появился стойкий привкус французских слов.
- Вы немного промокли, - вежливо сказала она.
- Не совсем, - уточнила я. В моих мозгах тут же возник список хороших манер длиной в несколько метров.
- Вас хоть выжимай, - всё-таки добавила она.
- Похоже на половую тряпку - знаете, после того, как достанешь её из ведра и ждёшь, пока вода стечёт сама, чтоб не пачкать руки, - я уже начинала уставать от всех этих кренделей и от далёкого "вы", словно я смотрела на неё через перевёрнутый бинокль.
- Интересное сравнение, - сказала она. На очках блестели мелкие капли. - Смешно.
- Мы снова на "вы"? - спросила я в лоб. Было холодно, мокро и меня уже точно не хватало на то, чтоб выписывать словесные пируэты. Это время можно было потратить куда более приятно - хотя бы на чашку горячего чая или кофе.
- Нет, - смутилась она. - Это просто привычка. Извини.
- О`кей, док, - впереди маячила дверь в кондитерскую, и мне уже просто не по-детски хотелось войти туда, в тепло, и содрать с себя мокрую куртку, которая облепила меня так плотно, словно хотела прирасти навсегда.
- Горячий кофе, док, - решительно сказала я. - Цепляйтесь.
- Спасибо. Лучше, наверное, чай, - она отстранила мой локоть и обеими руками ухватилась за этот свой кривой зонт, как будто он был живой и вдруг возжелал слинять.
Я могла поспорить, что на горизонте снова нарисовалась какая-то проблема - теперь с тем, чтобы взять меня под руку. Может быть, это было против правил, чёрт его знает. Я опять почувствовала себя дурой, как тогда, когда случился тот поход "в гости", и я всё боялась лажануться. Ядрёный помидор, проклятых правил имелся вагон и маленькая тележка. По-моему, мозги должны были растягиваться, как резиновые, чтобы вместить все эти премудрости, и уж мне-то точно не светило быть образцом для подражания.
Чёрт подери, я не могла, словно по волшебству, превратиться из себя нынешней в себя-такую-как-она-хотела-видеть. Да и не особо горела желанием, честно говоря. Потому что это была бы уже не я, а Я-С-Которой-Не-Стыдно-Показаться-Рядом. Ну, или как-то так. И это было бы полным фуфлом, вызывающим рвотный рефлекс. Я не могла в одночасье стать олицетворением этой фразы-монстра, где было так много заглавных букв. Даже если бы захотела.
- Извини, - ещё раз сказала она.
У неё с такой лёгкостью выскакивало это слово, что нечто внутри меня всякий раз дёргалось, словно я садилась голой задницей на кнопку. Должно было случиться что-то по-настоящему феноменальное, чтобы у меня получилось сказать это "извини" - просто так, в разговоре, а не в виде длинного "извините-госпожа-Берц-больше-не-повторится", которое уже намертво приросло к уставу.
"Ладно, хрен с тобой, док", - подумала я, сжав зубы, и зашлёпала по лужам к разбухшей двери, из-за которой тянуло теплом и вкусностями.
Дверь открылась без единого звука, словно её обили толстым слоем войлока. Она была немного скользкая, и оставила на моих пальцах влагу и запах верфи, над которой пронёсся шторм.
Я на секунду застыла на пороге, но тут же мне пришло в голову, что я похожа на деревенского простака, который не выходил дальше околицы, и теперь стоит, разинув рот, и глядит на чудеса большого города. Я посторонилась и пропустила докторшу вперёд. В лицо пахнуло теплом, рябь на лужах и дрожащие отражения фонарей остались позади, а здесь была туча запахов - молотого кофе, пирожных с заварным кремом, шарлотки, маленьких хрустящих булочек, посыпанных сверху кунжутом. Здесь был шорох накрахмаленных скатертей и салфеток, свёрнутых в серебряных кольцах, и еле слышное гудение газа в светильниках, которые свешивались с потолка над каждым столом - зеленоватый кружок света скользил по скатерти, когда светильник слегка покачивался на своей цепи.
- Так в чём же было дело? Похоже, я не ошибусь, если предположу, что во всём виноват спирт? - вдруг спросила докторша.
- Пополам с промедолом, док, - я знала, что она не будет трепать языком направо и налево.
- Адель. Ты не забыла, это не больно? - поддела она. Ну конечно, ей снова приспичило, чтоб я звала её по имени.
- Да, - сказала я. - Извини.
Жаль, я не могла посмотреть в зеркало, так как, похоже, у меня уже начинал светиться нимб.
Впрочем, мне понравилось звать её по имени. И нравилось, когда она произносила это своё: "Здравствуйте, Ева...", и в конце её голос становился на полтона выше. Будто она ставила знак вопроса, словно была не уверена, не слиняю ли я от греха подальше сразу после этого "здравствуйте".
- Я подозревала что-то в этом роде. Опасная смесь, - сказала она. Да уж. На меня сию секунду накатил приступ тошноты.
- Не пробовали? - я нервно сглотнула.
- Зачем? - удивилась она.
- Не знаю, - я пожала плечами. - Брякнула просто так. Надо же было о чём-то спросить.
- Ну, уж нет, - она наставительно подняла вверх палец. - Ничего не бывает просто так.
- Ладно-ладно, может быть, ради интереса. Я ведь понятия не имею, что вы... что ты отмачивала пять или десять лет назад, - в шутку предположила я.
- Я не настолько... неосторожна, - ей понадобилось всего пара секунд, чтобы подобрать слово помягче.
- Скажи лучше "я не настолько мудак", - поправила я.
- Вроде того, - согласилась она. - Наверное. Не обижайся.
- Я не обижаюсь, - заверила я - и мне стало смешно и жарко.
- На самом деле я всегда знала, сколько и чего надо, чтобы не проснуться, - вдруг сказала Адель.
- На кой чёрт? - удивилась я.
- Просто так. Тайны жизни, или что-то вроде того, - нерешительно ответила она.
- Ты сама только что сказала, что ничего не бывает от потолка. Я же, например, этого не знала - пока меня просто-таки пинками не заставили узнать, - сказала я.
- Ты - практик, - серьёзно объяснила она.
Вот уж точно, ничего не бывает просто так - и это слово "практик" полоснуло меня по ушам хлеще воя сирены или визга металла о стекло. Куда уж, ядрёный корень, серьёзнее! Серьёзнее меня мог быть только священник в воскресенье, да и тот показался бы комиком из эстрадного шоу.
- Да. Я практик, - жёстко сказала я.

[Мать Метели]

Кем, чёрт подери, ещё я могла быть, получая своё золотишко за вполне конкретную работу? Только зачем снова было выволакивать на свет Божий эту тему, если, конечно, не предположить, что докторша обожала мозговой мазохизм?
- Просто я - всего только теоретик, - сказала она - так, будто извинялась.
- Ты про смерть? - всё-таки спросила я.
- Я про секреты вещества, - ответила Адель. - Но, на самом деле, и про смерть тоже. Раз уж ты сказала.
- Тебе приспичило обсудить именно это? - я хорошо помнила тот летний полдень в городском саду. Слишком хорошо. "Забить - не значит забыть"...
- Сама не знаю, - сказала она. - А "про это" ты не хочешь говорить?
- Я думала, ты не хочешь, - честно сказала я.
- Давай в следующий раз ты не будешь гадать, что я хочу или не хочу, а просто спросишь? И уж точно не станешь шарахаться от каждого второго вопроса? - предложила Адель.
- Кто сказал, что я шарахаюсь? - мрачно поинтересовалась я.
- Угадай с трёх раз, - ответила она. - Если ты не привела ещё пару невидимых друзей, то это сказала я.
- Хорошо, док. Как вам будет угодно, - я изобразила подобие книксена, не вставая из-за стола.
- Ещё раз: мне не неприятно говорить про смерть, - докторша глядела мне прямо в глаза.
- Здорово, - согласилась я. - Я же сказала - давай будем говорить про смерть.
- Если хочешь, - уточнила она. - Я вот о чём: не пытайся объехать эту тему на кривой козе. У тебя не очень-то получается - просто ты начинаешь с каменным лицом нести всякую чушь, и вид у тебя при этом такой, точно ты проглотила ложку касторки.
Она не была ни мазохистом, ни любителем выносить мозг.
Это я была человеком, которого взяло да и заклинило, как ржавую дверную защёлку.
- Или словно я того и гляди обделаюсь прямо в штаны, - добавила я, в красках представив себя со стороны.
Появилась официантка и стала составлять с большого подноса на столик чай в стаканах с серебряными подстаканниками, плетёную корзиночку с булочками и плоскую стеклянную вазу с пирожными. Мне захотелось, чтобы кто-нибудь взял этот поднос и со всей дури приложил меня по башке - может быть, хоть тогда там бы осталось поменьше всякой зауми, которая существовала только в моём воображении.
Всё оказалось гораздо проще: Адель не считала нужным накладывать негласное табу на всякое такое.
Я думала, что будет чем-то вроде дурного тона, если я быстренько не сверну эту тему. А она секунду назад дала понять, что не считает это дурным тоном.
Потому что, похоже, она была не из тех, кто прячет голову в песок и делает вид, что проблемы нет. Видать, она хотела говорить об этой проблеме. Даже если по ходу пьесы ей пришлось бы малость порассуждать на тему собственной кончины.
"О`кей, док, как скажешь", - снова подумала я. Если на то пошло, я могла обсудить что угодно, что касалось смерти.
Значит, одна проблема отпадала. Зато имелась другая.
- Почему ты не взяла меня под руку? - я снова спросила в лоб - и тут же чуть не обделалась, что случилось непоправимое, и сейчас она встанет и уйдёт, непринуждённо сказав это своё "извини". Или "не обижайся".
- Извини. Не обижайся, - конечно, тут же сказала Адель. Я замерла, но она и не думала ломиться прочь. - Не всё сразу.
Похоже, с ней надо было фильтровать базар почище, чем с особистами, потому что у неё в голове было тараканов больше, чем ночью на нашей кухне. "Ладно, хрен с тобой, док", - в очередной раз подумала я.
- Прикосновение - это нечто особенное, - глубокомысленно изрекла она.
- Да? - тупо спросила я.
- Похоже, у нас тут снова ложка касторки, - со вздохом констатировала Адель - видать, и впрямь я опять была похожа на героя комиксов, который только что упал с небоскрёба.
- Это не значит, что я хочу, чтобы ты думала так же, - пояснила она. - Просто давай, это будет правило.
- Ладно, док. Правило - стало быть, правило. Смотреть, но не касаться, да? - неожиданно для себя согласилась я.
Происходило нечто странное. Для начала выяснялось, что меня влёгкую подписывали на какие-то дурацкие правила, список которых гарантированно был длиннее рулона туалетной бумаги. Я хотела было тут же брякнуть про ту осеннюю ночь, когда мы с Берц ввалились в серебристо-зелёный дом, как вовремя сообразила, что смысла в этом ни на грош. Наверняка, как и в любом правиле, здесь было исключение, - например, под названием Особый Случай.
Ладно, я была не против правил, особенно, если она собиралась разжёвывать мне, что да почему, и класть в рот в готовом виде - да только на каждое из них наверняка приходилась толпа этих самых Особых Случаев, предугадать которые я могла, если бы у меня вдруг неожиданно прорезался третий глаз. Я мысленно застонала.
С улицы раздались какие-то звуки; похоже, двое прислоняли к стеночке нашей кафешки третьего, и вытрясали из него либо деньги, либо душу. Я провела рукой по запотевшему окну. Серая муть со стекла моментом превратилась в воду, радостно потекла по моему предплечью и закапала на пол.
Не знаю, как насчёт особых случаев, а у этого третьего в гражданке сегодня явно был Особый День под названием "Непруха". Двое в форме военного патруля задались целью для начала вколотить его в стену. Что они планировали на потом, было не моего ума дело.
Адель напротив меня тоже придвинулась к окну и протёрла запотевшее стекло.
А я сидела, как полный кретин - и, хоть ты тресни, не могла придумать какую-то экстренную тему, чтобы отвлечь её от панорамы за окном - и от кровавых пятен на стене от пальцев этого кренделя в гражданке.
Я видела эти пятна даже отсюда.
Наконец, ему быстро заломили назад руку, тут же подъехал внедорожник, и все трое исчезли внутри, не забыв напоследок приложить арестованного башкой об крышу. Я уже не смотрела на улицу - что мне было от сцены, которую я видела десятки раз? Я пялилась на Адель - и пыталась понять, что происходит у неё внутри. Хотя, ей Богу, мне было наплевать на мужика, которому сегодня не повезло.
Ко всему прочему из моей головы окончательно испарились мысли о том, кто есть кто. Даже если мне снова начали бы засирать пропагандой башку, не думаю, что что-то бы изменилось. Ничего не изменилось бы, даже если бы неожиданно воскресли папаша и мамаша и первым делом захотели прочистить мне мозги. По идее, если меня что-то не устраивало, я могла запросто взять и приложить докторшу мордой о стол, сдать патрулю "до выяснения" или пристрелить, окажись под рукой оружие - и не думаю, чтоб за это меня отдали под трибунал, - потому что здесь и сейчас рулили совершенно другие правила, и совершенно другие люди. Хотя бы те, что пять минут назад уехали отсюда в служебной машине. Но на деле я принимала эти её приморочки и при этом чуть ли не прыгала от восторга.
- У тебя остывает чай, - напомнила Адель, с удивительным спокойствием отвернувшись от окна.
И впрямь - передо мной стоял стакан с чаем, про который я напрочь забыла. Я схватилась за него, будто это было последнее, что связывало меня с реальным миром, и выпила парой больших глотков.
Чёрт подери! Весь этот совсем не остывший чай бухнулся в желудок, и тут же мне захотелось, чтоб рядом срочно оказался стакан со льдом, куда можно было бы засунуть язык.
- Что с тобой? - спросила Адель. - Посмотри на себя в зеркало. Ты похожа на помидор, - она скептически оглядела меня с таким видом, будто собиралась уличить в том, что я занимаюсь под столом какими-нибудь непристойностями.
- Чёрт с ним, с помидором, - мне снова стало смешно - особенно когда я представила свою красную рожу. - Продолжаем разговор? Я подумала - а вдруг узнаю о тебе что-нибудь новенькое?
- Может, и узнаешь, - согласилась она. - Одно новенькое я могу сказать прямо сейчас - понятия не имею, зачем, но мне зачем-то надо слушать про это. Хотя, сама понимаешь, все твои рассказки точно не входят в список тем для светских бесед.
- То есть, ты хочешь, чтобы я в очередной раз вывалила тебе какое-нибудь дерьмо? - уточнила я.
- Похоже на то, - мрачно сказала она. - Может, не важно, что ты вывалишь дерьмо или что-то там ещё. Может, всё дело в том, что это сделаешь ты?
- Если я правильно поняла, ты не прочь в очередной раз послушать всю эту мутотень про Ника, подвальное окно, лавандос строго наличными, про сама-знаешь-что, и так далее? - мне просто не верилось, что на эти мои байки-из-склепа можно подсесть, как на тот же промедол.
- Не прочь, - подтвердила она. - И ещё я не прочь узнать, о чём ты думаешь на самом деле.
Передо мной снова будто шарахнули об пол чем-то, что разбилось и окатило меня кипятком. Словно грохнулся на пол стакан с чаем, который только что проносила мимо официантка, а я на мгновение примёрзла к стулу - перед тем, как заорать или треснуть кулаком по столешнице.
Но я почему-то не заорала, и даже не выругалась. Будто где-то в мозгах снова щёлкнул рычажок, да и переключил меня на режим "comme il faut", как чёртова робота.
Докторша могла считать меня кем угодно - она, похоже, и думала про меня, что угодно, - но на этом я с самого начала поставила для себя точку, сказав "Да и хрен с тобой, док" - и мне на самом деле было всё равно. Я и была, наверное, дерьмом - но никто не имел права лепить мне что-то, что было явно не про меня. Пусть даже со стороны это и казалось полной ерундой.
- Значит, так, - решительно сказала я, - видать, даже слишком решительно, потому что она смотрела на меня во все глаза. - Я никогда не говорю того, чего не думаю на самом деле. Ты не против, если это тоже будет правилом?
- Хорошо, - покорно сказала она. - Значит, это правило номер два.
- А как ты отнесёшься к тому, что я сразу забью место для правила номер три? - спросила я.
- Похоже, ты тоже умеешь придумывать правила, - пошутила Адель. - Я вся внимание.
- Если я что-то думаю, то я скажу это вслух, - едрить твою налево, я даже смогла вместить мысль всего в несколько слов. Остатки моих мозгов приосанились и слегка загордились.
- То есть, я об этом узнаю первой? - уточнила она. - Что ж, превосходно. Пожалуй, эти правила подойдут и мне.
- Это хорошо, - философски сказала я. - Иначе какой смысл?
- В чём? - переспросила Адель.
- Общаться, - пояснила я. - Знаешь, всякие такие разговоры, когда один говорит то, что не думает, а другой сидит и только тем и занимается, что снимает с ушей лапшу.

[Мать Метели]

- Наверное, никакого, - сказала она. - Я как-то об этом не думала.
- Может, до этого у тебя не было возможности подумать? - намекнула я.
- Это почему же? - обиделась Адель.
- Потому, что не с кем было общаться? - предположила я. - Как-то... вот так вот. По особенному?
- Что ты имеешь ввиду? - удивилась она.
- Например, про смерть? - сказала я прямо.
Адель немного поразмыслила и искоса посмотрела сквозь окно. Пятна крови на грязной мостовой уже размыло дождём в грязно-бурые кляксы.
- И, например, безо всех этих словесно-мозговых ребусов, - добавила я.
- Пожалуй, что и так, - она не стала отпираться.
- Тогда тебе не кажется, что на горизонте замаячило правило номер четыре? - поддела я.
- Нет ребусам? - уточнила Адель. - Пожалуй, для меня это будет сложнее всего.
- Почему? - спросила я.
- Ну... За ребусами иной раз прячешься, можно сказать и так, - наконец, ответила она.
- Мне это кажется немного... глупым, - честно сказала я. - Какого хрена прятаться, если мы с тобой уже общаемся?
- Я не сказала, что это плохое правило, ведь так? - возмутилась Адель. - Я всего лишь сказала, что мне придётся трудновато.
Я навалилась на стол, передо мной стоял стакан из-под чая, и я для чего-то возила в нём ложкой. Ложка тихонько звенела, а я сидела и улыбалась, словно внезапно наступил день рождения.
Она не хотела прятаться - хотя бы потому, что сказала об этом вслух.
Ей было трудновато не прятаться, а мне - время от времени осознавать себя человеком с луны. Не потому, что меня и вправду уронили в детстве, а потому что я была лунным человеком по сравнению с ней.
- Так о чём ты думаешь? - спросила Адель, гипнотизируя позолоченную ложечку с витой ручкой, которой я вертела в пустом стакане.
- О том, что я только что родила пару умных фраз, и при этом каким-то образом умудрилась связать падежи без того, чтобы хоть разок не выругаться, - честно ответила я.
Она засмеялась.
- Похоже, ты наберёшься от меня всякой ненужной дряни, - подтвердила она и взяла яблочное пирожное. - Так что у нас там с разговорами о смерти?
- Подожди, - сказала я. - Я вспомнила ещё одну штуку.
- Правило номер пять? - подколола Адель. - Кажется, тебе понравилось. Если так пойдёт дальше, нам придётся записывать.
- Нет, просто вопрос, - я мысленно перекрестилась и с криком "ура" пошла в атаку. - Почему я?
- В каком смысле? - спросила она, хотя я видела, что она в ту же секунду поняла, в каком смысле. - Ты хочешь знать, почему я вообще сижу здесь? И почему я сижу здесь с тобой, а не с Берц, или кем-то ещё?
- Всё началось с чашки чая... с записки... с цепочки. Или нет? - у меня кончились слова. Логика не кончилась - она просто-напросто и не начиналась, и я нагромоздила всё подряд, словно лепила снеговика, а в итоге вышел монстр из фильма ужасов. Запас смелости, видать, тоже был на исходе.
- Не знаю, - ответила Адель. - Если тебя не устраивает ответ "не знаю", то сейчас придётся выслушать встречный дебильный вопрос, только потом не орать о том, что он тебе тоже не нравится.
- Я уже чувствую, что он мне не понравится, - мрачно сказала я.
- И какой будет ответ? - она взяла серебряное кольцо от салфетки и крутила его в пальцах.
- Такой же, - честно ответила я. - О`кей, о`кей, давай я признаюсь, не сходя с этого места: я тупой.
- Эээм... - мне показалось, что Адель поперхнулась.
- Да, док? - переспросила я.
- Просто ничего не говори, - сказала она. - Это будет лучше, чем если ты начнёшь разыгрывать из себя полного кретина.
- Конечно, не полного, - возмутилась я.
- Половинку кретина, если тебе так больше нравится, - Адель засмеялась. - Это раз. И придуриваешься ты совершенно бездарно, это два. И ещё.
- Да, док? - я была сама вежливость. Даже после придуривающейся половинки кретина.
- Дождь кончился, - сказала она.
Похоже, ей тоже не очень-то нравились все эти местечки, даже если они никак не тянули на злачные. Не знаю, как Адель, а я когда-то переела всего этого так, что полезло из ушей.
Дверь снова окатила меня волной запахов - корабельной сосны, смолы и дождя - а потом бесшумно повернулась на петлях и плотно закупорила вход, как разбухшая пробка бутылку с вином.
Ветер стих, простыни над Больничной неподвижно висели на своём месте, и с них на нас капала вода. Впрочем, капли шлёпались отовсюду - с карнизов, ставен, косых балок под балкончиками, которые нависали прямо над головами.
И не было ни единого человека, словно Старый город снова вымер.
- Так ты ответишь на вопрос? - коварно спросила она. - Почему я?
На этом моменте я впала в ступор. Чёрт подери, и впрямь, она имела полное право донимать меня в точности таким же вопросом.
- Может, потому, что мне надо было рассказать? - предположила я.
- Ну вот. А мне надо было послушать, - она подвела итог.
- Ты тоже не прочь докопаться до смысла, а, док, ведь так? - сказала я. - Послушать зачем? Давай, скажи мне, что в старости ты хочешь написать книгу про какую-нибудь дрянь: про отморозков, маргиналов, или про войну, или про всё вместе.
Мы шли на расстоянии двух ладоней друг от друга, как вдруг неожиданно столкнулись, словно в той кофейне мне подлили в чай алкоголь, и ноги шли сами по себе, наплевав на то, куда хотело идти всё остальное.
- Ерунда, - отрезала Адель. - Я не умею писать.
- Откуда мне знать. Может быть, ты хочешь научиться? - напряжённо сказала я, отходя подальше.
- Вряд ли, - она тоже посмотрела куда-то между нами.
Теперь я следила за этими сорока сантиметрами пространства, словно заворожённая. "Не всё сразу", - сказала Адель. Значит, расстояние меньше ладони точно было против правила номер раз. Она не произнесла вслух ни слова, однако, я готова была встать на руки и идти так, - только бы не нарушить хрупкое равновесие.
- И всё-таки - зачем? - снова спросила я.
- Наверное, у тебя в жизни была толпа людей, которые бежали следом, заглядывая тебе в рот, и умоляли поведать им хоть что-то? - саркастически сказала Адель. - Смотри-ка, ты уже начинаешь привередничать.
- Ну, положим, кое-кто стопудняк не прочь был узнать про всякую шнягу поподробнее, - пошутила я.
- И у этого кого-то были тяжёлые кулаки и не менее тяжёлые ботинки, - сказала она.
- Точно, док, - я засмеялась.
- Тебе не нужен был никто, а больше всего облом, так? - спросила Адель. - И потому любого встречного ты гнала поганой метлой.
Где-то хлопнула дверь, как когда-то, где-то не здесь и не теперь. Жизнь катилась, словно ком мокрого снега с горы, и ком этот навертелся, должно быть, с добрый сугроб, а я всё помнила ту весну и ту дверь...
- Я взяла на вооружение твою тактику, - словно извиняясь, сказала Адель. - Лобовая атака и никаких ребусов. Прости.
- Никаких ребусов, док, - я посмотрела на неё. - Почти любого встречного...


Если кто-то пытался просочиться в мою жизнь и в мою квартиру, то очень быстро получал такого пинка, что ещё долго летел без оглядки, увлекаемый вперёд своей чугунной тупой башкой. Да, это была клетка в подвале, с чёртовым грязным окном и с толпой разномастной обуви, которая гуляла за ним, когда сама того хотела, с кошачьим запахом изо всех углов, хотя у меня сроду не водилось кошки, просто им намертво пропиталось всё, что можно, - но это была Моя Квартира.
Я никого не пускала в свою жизнь. Кроме Джуд.
Если бы она захотела туда войти.
Наверное, если включить штуку, которую называют воображением, то моя жизнь по уровню дерьмовости не слишком-то отличалась от моей квартиры.
Джуд было наплевать на сральник - и там, и там.
Я не знаю, чего она хотела. Сейчас мне кажется, что этого не знал никто, в том числе и сама Джуд.
Войти в мою хату она хотела. Хотя бы время от времени - когда у неё был клиент и несколько монет для меня. Несколько монет в час - это было лучше, чем ничего.
Стояла самая отстойная весна на моём веку. Было холодно, промозгло, у меня завёлся насморк, зато не завелось достаточно денег, чтобы сунуть домовладельцу в пасть и отвалить восвояси. В компании носового платка в клеточку я гуляла через улицу от своего дома - потом обратно - потом снова через улицу, созерцая обоссаное стекло, - и прикидывала, что к чему.
Наконец, хлопнула дверь, и из недр дома появились Джуд и её кавалер. Он потоптался на месте, потом неловко повозил пятернёй по её волосам, точно трепал за уши собаку, и потопал прочь. Джуд подняла руку и несколько раз согнула пальцы, словно изображала говорящего гуся в кукольном театре.
- Пока-пока, - сказала она. Просто так, вникуда.
Ветер забрался ей под пальто, она запахнулась поплотнее и танцующей походкой пошла ко мне, вертя на пальце ключ.
Чёрт подери, спорю, она могла бы стать классной стриптизёршей, я бы сама не прочь была посмотреть, как она танцует на столе в туфлях на прозрачной платформе и с каблуками с мою ладонь высотой. Ладно, хрен с ним, со столом - я не прочь была, если бы Джуд сделала это хоть где-нибудь.
Ключ описал на её пальце последний круг и опустился в мою руку.
- Я позвоню? - сказала она в качестве прощания.
- Вот дерьмо! - вырвалось у меня вместо ответа. - Да, конечно, звони, Джуд, нет проблем.
- Дерьмо где именно? - поинтересовалась она.
- Везде, - с отвращением сказала я. - Посмотри вокруг.
- Да? - она почему-то сразу подняла глаза к небу, словно самый отстой должен был непременно оказаться там.
- Вокруг нас, Джуд, - уточнила я и высморкалась. - Всё чёрно-жёлтое.
- Даже так? - удивилась она.
- Будто смотришь через стекло кабака, мутное от табачной копоти, которое не мыли десять лет и не помоют ещё столько же, - мрачно сказала я, думая, что сейчас она точно спросит, чего именно я напринималась, с пользой потратив то время, пока она была в моей хате.
- А почему не чёрно-белое? - вместо этого спросила Джуд, с интересом глядя вокруг. - Знаешь, как на газетной фотографии?
- На старой газетной фотографии, - строго уточнила я. - Которая лежала в чулане минимум полвека.
- Хорошо, на старой фотографии, - она не торопилась. Вместо этого она ещё раз огляделась, сначала одним глазом, потом другим, закрывая вторую половину лица ладонью, а потом спросила: - И в чём дерьмо?

[Мать Метели]

- В том, что сегодня мне надо заплатить за эту конуру, - чистосердечно призналась я.
- В то время как деньги сказали тебе "пока, не скучай, вернёмся не скоро", - подхватила она.
- Ну, не так, чтоб уж... в общем, какая-то их часть, - всё-таки сказала я.
Из носа снова полилось. Платок уже промок насквозь и от него через пальцы по телу пополз холод. Если бы на дворе стояла зима, он уже давно превратился бы в смёрзшийся комок ткани.
- Слушай-ка, Ева, - сказала Джуд. - Хочешь, я притащу всех, кого смогу? Девчонкам иногда нужна хата, и кто сказал, что именно сейчас они не носятся, высунув язык, и не ищут хотя бы собачью будку?
Я пожала плечами.
Видать, для того, чтоб счастье было полным, пошёл снег. Может, он и был белым, да только те несколько секунд, пока летел от тучи к земле. А там он мгновенно становился или жёлтым или серым. Серым или чёрным было почти всё: стены домов, асфальт под ногами и пальто Джуд. Жёлтым было небо.
- Хотя, никто и не говорил, что это происходит именно сейчас, - тут же виновато добавила она, и заправила за ухо светлую прядь.
- Да уж, это точно, - я пыталась найти в носовом платке хоть пару сантиметров сухой ткани - и одновременно прикидывала, что мне делать дальше.
- Слушай-ка, Ева, - снова начала Джуд.
Я даже вздрогнула - надо же, оказывается, она ещё была здесь.
- Хочешь, я одолжу тебе всё, что заработала за сегодняшний день? - вдруг сказала она. - Это спасёт дело?
Мне показалось, что невдалеке взорвалась бомба или, скорее, небеса разверзлись и вместе со снегом на землю посыпались ангелы. И тут же мне захотелось треснуть себя кулаком по лбу.
В этом городе и в этой стране не было ангелов. Они просто по определению не завелись бы тут, а если бы даже и завелись, то их тотчас же изловили, ощипали и пустили бы на начинку для пирожков и подушек.
Зато здесь водились демоны, и им даже не надо было ниоткуда сыпаться или картинно появляться из преисподней в ореоле адского пламени. Каждый из нас был демоном - и никто из нас уж точно не стал бы делать что-то просто так, без подвоха. Потому что в чудеса верили только дети или пациенты из очереди к психиатру.
- Хорошо, Джуд. Похоже, это мне подойдёт, - я наконец-то высморкалась, и усилием воли попыталась разогнать шестерёнки в своей голове до нужной скорости. - Давай обсудим: что ты хочешь взамен?
Она смотрела на меня, а светлая прядь снова вылезла из-за уха и лежала на носу.
- Сутки? Двое? Уик-энд - и так, чтоб я не ошивалась поблизости? - я перечислила навскидку несколько вариантов, которые с лихвой могли компенсировать её деньги.
- Да нет, в общем-то, - наконец, сказала она.
- Хорошо, Джуд, я поняла - весовой грамм порошка, и так, чтоб его не успел крайнуть ни один посредник, - я ни разу не видела Джуд под кайфом, но, возможно, она просто была осторожна.
- Давай, ты просто отдашь их, когда сможешь, - предложила она.
- Я не верю в благотворительность, Джуд, - серьёзно сказала я. - В чём подвох?
- Нет никакого подвоха, - она достала несколько свёрнутых бумажек и сунула мне в руки. - Я же сказала - отдашь, когда сможешь.
Бумажки были тёплые и совершенно реальные. На ощупь это были деньги, у них даже был денежный запах - и при ближайшем рассмотрении они тоже не желали оборачиваться фантиками от конфет.
- То есть, отдашь, если сможешь, - для полноты картины уточнила Джуд. - Я позвоню.
А потом она развернулась и пошла в сторону подземки, туда же, куда ушёл и её клиент. Я держала в руках его деньги, но они уже пахли её дезодорантом и кошачьим духаном моего подвала, и по-прежнему оставались тёплыми, словно что-то грело изнутри их - и в придачу ладони.
А Джуд быстро уходила прочь, а я стояла и не до конца догоняла, что произошло. Она то и дело прикасалась пальцами к стенам домов, даже и не думая сжиматься от ветра, который поддувал ей в корму с такой силой, что задирались полы пальто. Она шла, будто танцуя, - с ветром, с домами, - словно ей было ни капельки не холодно.
- Может быть, ты хотя бы не станешь возражать, если я подарю тебе заколку? - сказала я ей вслед, глядя, как ветер пытается справиться с её причёской.
Джуд позвонила на следующий же день.
- У тебя всё нормально? - спросила она - в моих мозгах всплыло выражение "пропела". Но это приторно-карамельное слово было как-то не про неё.
- Да, - сказала я. - Я купила тебе заколку.
- Какую заколку? - удивилась она.
- Мне понравилось, но вот облом - у меня не к чему её присобачить, - вывернулась я.
Джуд засмеялась.
- На самом деле я не по делу, - с сожалением сообщила она. - Спросить, всё ли в норме. Мне пока не нужна твоя хата. Слишком холодно.
- Может, и зайдёшь не по делу? - спросила я.
- Может... - Джуд помедлила. - Вернее, не может.
Я молчала. Я позвала её действительно просто так, безо всякой задней мысли. Для работы и впрямь был абсолютно говённый день. И для того, чтобы просто так, из-за чашки чая, ну, или, на крайняк, рюмки водки, тащиться к чёрту на рога, тоже.
- Не может, а зайду, - вдруг сказала она и повторила: - Слишком холодно.
И она зашла. А потом стала заходить чаще - или просто оставаться у меня, - после того, как заканчивала все свои дела. Мерзостная погода случалась редко, напротив, часто на градуснике было за тридцать жары, да только холод поселился в этом городе навсегда. Тебе могло запросто напечь солнцем макушку, но эта дрянь выползала изо всех щелей, из подворотен и узких улиц - и тебя тут же начинало пробирать до костей.
Правда, мне некогда было думать об этом - меня ждал Ник и куча возможностей подрубить деньжат. Мне на фиг не упёрлось снова здорова встретиться с обломом нос к носу.
И тогда Джуд заскакивала в тот момент, когда заставала меня дома.
- Слушай, она же шлюха, - презрительно сказал Ник в двадцать пятый раз.
- И? - спросила я. - Что с того?
- Не мне объяснять, в чём тут прикол, - сказал Ник. - И уж кому-кому, но точно не тебе.
- Я, кажется, знаю, в чём прикол, - предположила я. - Ты просто не любишь шлюх вообще.
- Пожалуй, что и так, - согласился он.
- Вот видишь! - укоризненно воскликнула я.
- Но есть и разница, между тем, что это - работа или статус, - Ник не мог не блеснуть интеллектом.
- И что же круче? - мне просто приспичило докопаться до истины.
- Ну... смотря, для кого и для чего, - Ник закинул ногу на ногу и достал сигарету. - И потом - что ты понимаешь под словом "круче"?
- Круче - значит, лучше, - я начала раздражаться.
- Для её клиента круче, если это статус, - авторитетно сказал Ник. - А по жизни... или для тебя... было бы лучше, если бы это оказалась просто работа.
- Это и есть просто работа, - отрезала я. - Это такие же разные вещи, как киллер и маньяк.
- Вот именно, - многозначительно сказал Ник и поднял вверх палец.
Он мог сколько угодно говорить всякие умности, и многозначительно намекать на разницу между тем и этим, или вообще махать транспарантом перед моим носом - я и без него умела держать рот на замке. Ему просто не нравилась Джуд, в этом и был затык. Впрочем, он этого и не отрицал - и снова начинал рассуждать про умное слово "статус".
А с ней просто было тепло. Она могла полчаса простоять у плиты и сварганить из какой-нибудь ерунды с задворок холодильника потрясающее блюдо. А потом за пятнадцать минут из пакетика, что прилагался к упаковке супа быстрого приготовления, сделать соус, который я тут же съедала прямо из кастрюли, просто так, безо всего. И ещё она не боялась - ни меня, ни Ника, хотя могла догадываться про очень и очень многое.
- Вот именно, - в очередной раз язвил Ник, когда я говорила ему про это самое хотя.
Хотя... Я пока ещё не потеряла свои мозги и тоже думала про это самое хотя.
Но ничего не происходило.
Она не вздрагивала, когда я неожиданно подваливала к ней с тыла, она не задавала наводящих вопросов, она не была жадна до денег и при необходимости могла расстаться с ними с такой лёгкостью, точно это были просроченные трамвайные билеты или обёртки от жвачки.
И оказалось, что пальто Джуд не было серым или жёлтым - оно скорее напоминало опавший осенний лист.
А в тот день на ней была кофточка, разрисованная под леопарда, и коричневые брюки.
В дверях она обернулась. Позади неё, в проёме двери, на которую я смотрела снизу вверх, виднелся кусок неба. Ярко-синего, точно его только что вымыли с мылом.
- Пока, - весело сказала Джуд и чмокнула меня в щёку. - Я позвоню?
Она всегда задавала этот вопрос, как будто я могла ответить: "Нет, Джуд, больше никогда".
Иногда я в шутку отвечала именно так. Она смеялась и уходила, а потом приходила снова.
Я закрыла дверь, и вдруг тишина ударила меня по ушам, словно я только что задраила шлюз подводной лодки, и вокруг даже теоретически не могло раздаться ни единого звука. Я дёрнула дверь на себя с такой силой, что она чуть не слетела с петель - мне почему-то пришло в голову, что она не откроется или выкинет ещё какой-нибудь фортель. Но она открылась, чуть не дав мне по морде.
Наверху маячил кусок неба и серая стена соседнего дома.
Оказалось, это был последний раз, когда я видела Джуд.
- Не выноси себе мозг, - посоветовал Ник. - С ней всё в порядке.
- Никак, ты стал ясновидящим? - это был чисто риторический вопрос, кроме того, кому, как не мне, было знать, что случается каждый день с десятками таких, как Джуд.
- Не надо читать мысли, чтобы знать очевидное, - спокойно ответил он. - Я же сто раз говорил тебе, что для неё это не работа, а статус.
- Мне по барабану умные слова, Ник, - грубо сказала я. - Так что, может, заткнёшься?
- И не подумаю, - сказал он как ни в чём не бывало.
- Хорошо, не затыкайся, - согласилась я.
- Пойми, для неё это - состояние души, - сказал Ник. - Всегда, по жизни, без отдыха и перерыва на обед. Дело не в тебе. Она просто нашла место, где теплее.
Невдалеке громыхнуло, и стена дома напротив стала грязно-серой.
- Место, где теплее, - повторила я, как попугай.
Небо снова приобретало нездоровый желтушный цвет...

[Мать Метели]

- Почти любой встречный на самом деле ещё хуже, чем просто любой встречный, док, - сказала я. - Потому, что он оказывается чёрно-жёлтым человеком из старой газеты.
- То есть, человеком, которого уже нет? - уточнила Адель.
- Почему нет? Есть. Где-то. Но для меня в итоге это плоский человек, вырезанный из газетной страницы. Знаешь, такой, от которой воняет плесенью и мышами, - сказала я.
- В итоге? - спросила Адель. - И Джуд?
- Ну да, и Ник был прав - она просто нашла место, где теплее, - устало объяснила я. - Хочешь, давай говорить об этом. Но я не могу тебе рассказать, где бумажному человеку должно быть жарко, словно в Африке - потому что я не могу думать так же, как думает он.
- А разве это не всё? - удивилась она. - Не конец истории?
- Вообще-то, конец, - сказала я.
- Тогда о чём тут говорить? - спросила Адель.
- Ни о чём, - ответила я. - Это был просто вопрос.
Нет, всё-таки, наверное, это был не просто вопрос - видать, именно тут я расслабилась, потому, что сорок сантиметров между нами снова куда-то подевались, и я мягко толкнула Адель плечом.
- Извини, - мы сказали это одновременно.
Ещё недавно я ржала бы, как ненормальная, над этим анекдотом про сорок сантиметров пространства. Но это было бы недавно, а сейчас я просто закаменела от напряжения, как школьница на балу в конце года, когда учителя бдительно следят, чтобы партнёры в танце не прилипали друг к другу, нарушая всякое представление о приличиях.
Над нашими головами опять тяжело хлопали чьи-то набухшие водой простыни - словно паруса, пропитанные солёной морской водой. Они снова были серые, наверно, застиранные просто до дыр - будто ни у кого в Старом городе отродясь не водилось хороших простыней. Видать, все они с самого начала продавались в таком виде, чтоб никто не вздумал выделяться даже цветом того, что болталось на бельевых верёвках.
А там болтались серые тряпки - на верёвке, натянутой между серыми стенами в потёках влаги и плесенью в тех местах, куда никогда не попадало солнце. Даже плесень была похожа на присыпанный пеплом рваный бархат.
Вдруг в этот мир без просвета вплыла оранжево-коричневая стена кафедрального собора. Мокрый кирпич радовал глаз больше серого гранита, из которого впору было строить только склепы, а не целый город.
- Послушай-ка, док, - вдруг сказала я. - Ты только представь: когда-то я читала книгу, где баба и мужик тайно обменивались записками.
- Да? - с интересом спросила она. - Я тебя совсем не знаю. Оказывается, ты всё-таки не полный придурок, каким иногда хочешь казаться?
- И даже не совсем отморозок, да? - продолжила я.
- Смешно, - сказала она. Я уже знала, что это отнюдь не значит, что я выдала хохму. Похоже, за этим словом она тоже пряталась, как улитка в своей раковине. - Так про что была книга?
- Какая-то романтическая чушь, про то, что они хотели сбежать и тайно обвенчаться, - шестерёнки в моей башке вращались с сумасшедшей скоростью, извлекая откуда-то из глубин всю эту лажу из однажды прочитанной макулатуры.
- Какая прелесть, - растроганно сообщила Адель. - Люблю мелодрамы.
- Не говори так больше, а то я зарыдаю от умиления, - с отвращением сказала я. - На самом деле, это была полная шляпа, потому что записки они прятали в молитвенник и оставляли его в церкви. Ну, знаешь, будто случайно.
- Как романтично, - серьёзно сказала Адель.
- Думаю, им было бы не до романтики, если бы в придачу ко всем своим проблемам им пришлось бы каждый раз покупать новый молитвенник, - мой рационализм прямо-таки пёр через край.
- Зачем? - простодушно удивилась Адель.
- Кроме того, они сто пудов профукали бы половину своих записок, - я развивала мысль дальше. - Вообрази окончание романа - возлюбленные ссорятся на десятой странице, потому что кто-нибудь постоянно крадёт эти их молитвенники. И хлоп - никакой интриги, только представь, - мне показалось, что это караул как смешно.
- Ну, почему? - задумчиво сказала Адель.
- Потому что, - ответила я. - Думаю, что если бы мы с тобой придумали такую же фигню, из этого получилось бы полное фуфло.
- Ну, Ева... Я не уверена, - как-то странно сказала она. И её рука легла на мой рукав.
- Но... - я как раз хотела что-то возразить, как вдруг все слова мигом выветрились из моей головы, и осталась только фраза "... это нечто большее... большее... большее..."
- Мне надоело всё время сталкиваться с тобой, точно мы не гуляем, а изображаем машинки в парке аттракционов. Знаешь, такие, с бортами, обитыми резиной и с палкой сзади, - сказала Адель, и её пальцы коснулись моей кожи.
Они были тёплые и мягкие. И они очень удобно легли в мою руку, точно мы тренировались в этом ежедневно.
Стена собора высыхала прямо на глазах, и в воздухе запахло тёплым кирпичом. Я совсем забыла, как пахнет кирпич, нагретый солнцем. И ещё я забыла, какого цвета бывает летнее небо сразу после дождя.
Тогда, когда оно перестаёт быть жёлто-серым.

Глава 9

Когда я притащилась в роту, то всё ещё помнила это - и запах кирпичной стены, и цвет неба. И, да, - её руку в своей руке, и эти сорок сантиметров, которые куда-то неожиданно подевались. Всё было настолько здорово, что больше смахивало на дурацкую разводку.
Было жарко, в воздухе висела какая-то сырость, и одеяла на койках набухли влагой, словно половые тряпки.
Где-то звенела стеклотара, Джонсон дрыхла, прикрыв физиономию раскрытой книжкой, а в расположении царил откровенный бардак. Узнай социалисты, демократы или кто там ещё, с кем мы, по ходу пьесы, боролись, в каком разброде находится рота, они сплясали бы победный танец.
Но через секунду я поняла, что социалистов мы бы ещё как-нибудь пережили, а вот теперь я не рискнула бы поставить на лучезарное будущее и ломаного гроша.
Хрястнула входная дверь и почти сразу же в расположении нарисовался некий рыцарь печального образа, снабжённый капитанскими нашивками и непробиваемым выражением лица, которое вместе со специфическими полномочиями выдавали только в особом отделе и нигде больше.
- Ага, - сказал он и осклабился, точно шёл в библиотеку и на свою удачу неожиданно наткнулся на бордель.
Это был особист. Я испытала непроизвольное желание подобру-поздорову слинять, пока не началось главное шоу, но было поздно. Чёрт подери, я просто не выносила, когда жизнь выкидывала коленца из серии "поздняк метаться".
Джонсон моментом приняла вертикальное положение, отшвырнув книжку под койку и предусмотрительно встав спиной к окну.
Особист был тем самым капитаном, который не так давно ввалил нам по самое не балуйся - только в этот раз он был бодр и, судя по всему, полон решимости ввалить кому-то снова. Меня тут же затошнило, и во рту появился стойкий привкус спирта пополам с синтетической опиухой. Мне явно не хотелось становиться этим кем-то - и получать волшебный пендель от капитанских щедрот.
- Ковальчик, - он расплылся, как блин на сковородке.
Я молча отдала честь. Всё, что не было предусмотрено уставом и здравым смыслом, испарилось у меня из головы в мгновение ока. Единственное, на что меня хватило, это сказать "да, господин капитан". С начальством следовало соглашаться, причём абсолютно во всём - особенно если под горячую руку этого самого начальства мог попасть именно ты.
- Бдительность - это наше всё, - назидательно сказал он.
- Ну и память у вас, - льстиво добавила я. До кучи требовалось подлизать начальственную задницу.
Он хмыкнул и подгрёб поближе. Я могла поклясться, что он принюхивается.
- Ага, - снова сказал капитан, глядя на меня так, словно я собиралась выломиться в открытое окно. - Вы и вы, - он ткнул пальцем по очереди в меня и в Джонсон, - оружие получаем - и на КПП. Десять минут.
Мы козырнули.
- Время пошло, - капитан демонстративно посмотрел на часы.
Похоже, это была его любимая фраза.
Мы вальяжно догуляли до оружейки; за десять минут можно было успеть пожрать, сбегать отлить и до кучи накатить грамм сто чего-нибудь тонизирующего, не говоря уж о том, чтобы просто взять пару стволов.
- Вот черти принесли, - равнодушно выругалась Джонсон, вскользь мазнув штрих-кодом на запястье по детектору у входа.
Дверь гостеприимно подтвердила, что допуск разрешён.
- Не чертыхайся, - строго сказала я. Джонсон закатила глаза.
- Может, мне прочесть молитву? - съязвила она, вытягивая из пирамиды свой автомат. - Как считаешь?
- Дай волю фантазии, - снисходительно ответила я. - Я не спец по молитвам, ты же знаешь.
Магазин от автомата вдруг неожиданно выскользнул у меня из пальцев, как намыленный, и с такой силой грохнул об пол, что отлетел к противоположной стене и тормознул, только встретив на пути полупустой цинк.
- Твою дивизию! - сказала Джонсон и уставилась на меня так, словно я уже превратилась в привидение или на её глазах стала заживо разлагаться.
- Не начинай, - мрачно предупредила я.
Джонсон оглянулась и торопливо перекрестилась сначала справа налево, потом подумала и проделала то же самое слева направо. Я суеверно поплевала через плечо, нагнулась и постучала о зелёную стенку цинка - сначала костяшками пальцев, а потом для верности проклятым магазином.
Впору было постучать чем-нибудь тяжёлым по своей тупой голове.
Не было приметы хуже, чем уронить эту дрянь. Честно говоря, я абсолютно не переживала бы, если бы просто шла покурить на сон грядущий, и не особо переживала бы, если бы шла в увольнение - тогда я, не долго думая, сделала бы поворот на сто восемьдесят градусов и не высовывалась за КПП. Но отменить выезд было из области научной фантастики. Находись рядом Берц, очень может статься, она попросту заменила бы нас на кого-то ещё, и ради такого случая я не прочь была оттарабанить наряд по отдраиванию очек или стать жертвой любого другого берцевского воспитательного мероприятия. Но она была в лазарете за три здания от нас. А бравым ребятам из особого отдела с точно таким же успехом мы могли пытаться рассказать и сказку про белого бычка.
На выходе из расположения Джонсон притормозила и быстро оглянулась по сторонам - словно враги, демоны или все адские легионы, вместе взятые, могли подстерегать её, не отходя от кассы.
На лестнице, однако, было пустынно и тихо.

[Мать Метели]

Я подавила желание перегнуться через перила и осмотреть панораму пролётом ниже. На первом этаже слышалось движение, за перегородкой с пуленепробиваемым стеклом монотонно бубнили. Звякали жестяные кружки - в дежурке нагло пили чай. Наконец, тяжёлая дверь шарахнула сзади, и мы, нарочито громко переговариваясь, вышли в ночь.
Было уже совсем темно, хотя время не перевалило даже за восемь вечера. Небо нависло низко, словно зимой. Лиловые набрякшие тучи напоминали синяк под глазом часа через два после хорошей драки.
- Холодно, однако, - пожаловалась Джонсон, громко бряцая дулом автомата по граниту, словно каторжник кандалами. Похоже, ей под руку попался каменный лев, охраняющий подъезд.
- Не. Однако, к дождю, - мрачно сыронизировала я.
- Не угадали, Ковальчик. Однако, ко мне, - раздалось из темноты, и рядом с нами материализовался особист.
"Однако, к наряду", - угрюмо подумала я и мысленно возблагодарила небеса за то, что он демаскировал себя до того, как мы успели наговорить хренову тучу всякой шняги - и тут же снова выругала себя за криворукость. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться, что это только первая из череды бед, которые сулил упавший магазин.
- Пили, - риторически сказал он, подходя ко мне.
- Нет, господин капитан, - выкатив глаза, рявкнула я, становясь во фрунт и в полную голову демонстрируя служебное рвение. - Не имею привычки.
- По крайней мере, не сегодня, - хмыкнул он.
- Да, господин капитан, - сказала я.
- Спирт - зло, - благодушно продолжил этот козёл, и обернулся к Джонсон.
На сей раз, это точно было к наряду; даже до меня за пять шагов доносился нежный букет ароматов, присущих местному самогону.
- Ага, - снова сказал особист, обнаруживая его источник. - Джонсон.
- Да, господин капитан, - мрачно сказала Джонсон, за спиной показывая мне кулак, точно я была виновата во всех наших прегрешениях.
Ладно, хорошо, я была виновата в том, что мои руки явно росли не оттуда, откуда положено...
- Не в кондиции, - с сожалением сообщил он, отходя от Джонсон. - Точнее, наоборот, в кондиции.
- Извините-господин-капитан-больше-не-повторится, - гаркнула я, надеясь хоть так спасти положение.
Может, это и прокатило бы с кем-то ещё. Но не с кренделем из особого, у которого по определению вместо мозгов был устав внутренней службы и циркуляры с грифом "топ-секрет".
- А больше и не надо, - мстительно сказал капитан. - Лётчики. Залётчики, мать вашу.
Джонсон понуро побрела обратно, он шёл следом. В свете фонаря его волосы блестели так, словно он только что сунул башку в ведро с водой - или вовсе не имел дурацкой привычки ходить в баню.
- В расположение, кругом марш, - донеслось до меня. - С-с-скотина...
Он нырнул в двери, а через минуту вынырнул в сопровождении Ярошевич. Понятия не имею, с какой скоростью он умел перемещаться в пространстве, - хотя, может, Ярошевич просто болталась где-нибудь неподалёку.
В общем-то, мне было почти всё равно, кто в качестве напарника сегодня будет прикрывать мою корму. Если бы мне дали волю, то я бы отправила вместо себя Джонсон в некондиции, точнее, в кондиции, потому что этот вечер и так был переполнен через край, только переполнен чем-то совсем иным.
Эти впечатления требовалось заложить в книгу и засушить, как цветок - хотя бы временно. Потому что тут рулили другие правила, и распоряжаться, увы, мог кто угодно, только не я.
И, уж конечно, никого не волновало то, что мне так хотелось связывать именно с этим вечером не кровищу и кислый запах стреляных гильз и дерьма, не мятые бумаги с чёрным грифом, а чуть заметное пожатие пальцев существа, которое каким-то манером стало частью меня. И, похоже, позволило мне стать частью его. В то время как оно должно было убежать от меня без оглядки...
А ведь я никогда не прочь была отведать волшебного коктейля из крови, пороха и ночного ветра, приправленного дымом и смертью...
- Принесли черти на мою голову, - проворчала Ярошевич, с чувством закидывая за спину автомат.
- Не чертыхайся, - занудно повторила я, как попугай, размышляя, что именно будет следующим в списке неприятностей. Неплохо было бы вернуться сюда с руками, ногами, целой головой и без длинного хвоста взысканий. Да, кое-как дожив до своих лет, я безоговорочно верила в приметы. На самом деле, неплохо было бы вернуться сюда вообще.
Наконец, раздалось пыхтенье мотора, и из темноты подвалило транспортное средство.
Конечно, чего ещё следовало ожидать от грёбаной ночи, которая началась со всякого дерьма, обильно приправленного мистикой?!
Это был не бэтер, а простой внедорожник с брезентовым верхом, вроде того, в котором мы с Берц ездили в зелёный дом.
Разъезжать в такой тачке ночью и без допинга было всё равно, что вполне себе сознательно прогуляться по главной улице в базарный день нагишом. Я поймала себя на стрёмном ощущении того, что я самый тупой из трёх поросят - за пару минут до того, как от домика не останется ни соломинки.
Хотя внедорожник даже был исправен, в роли водилы даже был не зелёный юнец, а представительный контрактник, телосложением смахивающий на квадрат. Мы даже ехали одни, а не в малоприятной компании киборгов из особого отдела - упавший магазин вполне мог для разнообразия подкинуть и такую сомнительную развлекаловку. Под днищем машины была дорога, блиставшая отсутствием фугасов, и в ночи нас даже не поджидали ни спланированные засады, ни чокнутые камикадзе-одиночки. Мало того, полчища комаров тоже испарились, словно по волшебству. Но тут, возможно, играло роль то, что попросту закончилось лето...
Я потихоньку перевела дух: хотелось надеяться, что упавший магазин исчерпал весь положенный заряд дерьма. Или этот заряд на наше счастье оказался слабоват. Мне ещё предстояло созерцать печальную джонсоновскую физиономию и слушать её унылые причитания, но это был бы самый радужный расклад.
Машина тормознула на какой-то улочке предместья. Сбоку темнело здание, где располагалась следственная часть, военная прокуратура и прочие малоприятные организации - вплоть до полиции безопасности. В Старом городе были уверены, что в подвалах этого дома отправляют на небеса кучу людей. На самом деле всё было не так чтоб уж очень страшно. По крайней мере, под шум включённых дизелей всё должно было казаться не таким уж страшным. Нет, я не хотела сказать, что в полиции безопасности служили белые и пушистые люди, про которых всего только распространяли нелепые сплетни. На самом деле я вообще ничего не хотела сказать. Где-где, но тут не стоило даже громко думать.
Мы как раз собрались вывалиться на тротуар, когда к машине подошёл кто-то ещё. Два пыльных конуса света от фар уходили вперёд, а сбоку не было видно ни черта, можно было только понять, что этих кого-то - двое.
Я поняла, что тут мы должны зацепить доктора, или всё-таки киборгов-особистов, или, в крайнем случае, какого-нибудь техника - недаром рядом стояла машина радиослежения.
Открылась дверца, тачка качнулась на рессорах, и появился доктор. Это была Адель.
Я оказалась как-то не готова к такому повороту. То есть, сто двадцать пять раз до этого, начиная с того дня, когда я вообразила подобную сцену впервые, я пыталась вообразить её снова, но всякий раз находились какие-то жутко неотложные мысли, которые требовалось обмозговать в первую очередь. И картинка тормозила в самом начале, словно кинолента, оборванная через пару минут после того, как в зале погас свет. Я не хотела по доброй воле смотреть кино под названием "Адель и мертвецы", и потому, как страус, совала голову в песок, и делала вид, что этого никогда не случится.
Точнее, я не хотела, чтоб она смотрела шоу под названием "Ева и всё остальное", где мне отводилась главная роль. Из меня вышел бы никуда не годный актёр - прежде всего потому, что меня абсолютно не устраивал зритель. "Смотри-ка, ты уже начинаешь привередничать", - раздался у меня в голове её голос.
Я сделала глубокий вдох - и приготовилась к разгребанию фекалий.
Мотор заурчал, и мы потрюхали дальше. Фары выхватывали из темноты задницу радиопеленгатора, похожего на фургон из морга.
Впереди какое-то время рывками дергались лучи света, словно два глиняных конуса, а по бокам местами выпрыгивали из темноты куски штакетников - и тут же исчезали. Мне казалось, что не мы едем вперёд, а всё, что может слинять, линяет, будто обжигаясь о мёртвый свет от нашей тачки.
Прямо передо мной маячил затылок Адель, но я могла только со всей силы сжать цевьё автомата - и пожалеть, что я не телепат.
Наконец, пеленгатор остановился, фары уткнулись ему в задницу, освещая заляпанный грязью номер. Мы прибыли. Вселенная могла разваливаться на части сколько угодно, но шоу должно было продолжаться.
Это снова оказалось предместье. Не знаю, в чём был фокус: возможно, те, кого взяли под колпак глушилки, наивно надеялись, что удалённость от центра собьёт нас с толку. Что ж, в таком случае не знаю, какого чёрта они не выкопали землянку в лесу и не начали заниматься всей этой галиматьёй там.
Из дома раздавались звуки, будто мы подвалили в самый разгар буйной вечеринки - ну, знаете, когда какой-нибудь придурок хватит лишнего и начинает крушить всё подряд - и мебель, и посуду, и головы людей, которые поначалу пытаются его утихомирить. Дом содрогался, раздавались вопли вперемежку с матом, звон битого стекла и сочные шлепки. Внутри кого-то много и хорошо били.
Окна кое-где зияли провалами высаженных стёкол, но рамы были на месте и на земле пока что не валялись лифчики пополам с трусами.
Я самовольно возглавила нашу импровизированную группу, справедливо полагая, что расшаркиваться перед Ярошевич будет кто-нибудь другой, а уж перед Адель... Её следовало демонстративно игнорировать.
И вряд ли следовало запускать туда первой.
Честно говоря, я бы не стала запускать её туда вообще, а оставила гулять на травке, и потом просто сунула бы на подпись всё необходимое.
Если бы это была не Адель. Точнее, если бы это была Адель без своего характера, и без манеры время от времени незаметно включать рога. И ещё если бы я сама могла нагло войти и сказать: "Эй, ребята, теперь я тут главный".

[Мать Метели]

Внутри дома, который оказался одной большой комнатой, стоял какой-то крендель. Прямо посередине, как языческий идол на капище. Точнее, крендель висел на останках люстры, через которую были продеты наручники. Перекошенная люстра двумя рожками прочертила в побелке борозды и намертво влипла в потолок цоколями плафонов, словно зубчатыми розочками, наспех сделанными из пивных бутылок в запале мордобоя. Люстра смахивала на якорь. Я подумала было, что она вот-вот оторвётся, да и рухнет на пол вместе с этим пассажиром и всем его барахлом - как увидела, что она на совесть присобачена к вбитому в балку крюку. На такой крюк можно было подвесить бычью тушу - и тогда бы он не шелохнулся.
Сама комната походила на телефонную станцию. В моём городе недалеко от дома - когда-то не здесь и не сейчас - была такая станция. Вокруг росли тополя в два обхвата толщиной, в которых гнездилась всякая летучая дрянь, и землю под ними украшали белые кляксы птичьего помёта вперемежку с чёрными вороньими перьями. Окна первого этажа замазали извёсткой, чтоб с улицы не совали нос вездесущие мальчишки - именно поэтому нос туда совали все, кто мог забраться на подоконник и не боялся, что его поймают и надерут уши. Из-за тополей и каркающего воронья здание было похоже на дом с привидениями, к тому же кто-то додумался выстроить его из тёмно-красного кирпича. Конечно, в такое зловещее место не полез бы только ленивый.
Встав на цыпочки, выше закрашенных стёкол можно было увидеть много проводов, торчащих из огромных панелей. Панели были высотой во всю стену, и, наверное, здание было битком набито проводами. Что-то таинственно жужжало, мигали огоньки, и мы прилипали к стеклу просто так, без всякой цели. Непонятное манило сильнее всего - как игрушка, которая завораживает, словно новогодняя ёлка или крутящаяся юла. Мы стояли на подоконнике до упора, - пока в помещение кто-то не входил - или пока сзади не подскакивал охранник и не пытался влепить крапивой по голым ногам.
Такая же панель от пола до потолка была и в этом доме-комнате. Двое из полиции безопасности в чине рядовых как раз занимались тем, что крушили прикладами всё, до чего могли дотянуться. Видать, они задались целью превратить внутренности дома в пыль.
Крендель на люстре поднял башку. Похоже, это был тупой рефлекс - тело любопытствовало, кто пришёл. Оставшаяся лампочка начала описывать круги и вокруг заметались тени.
А Адель обогнула меня справа по дуге и вырвалась на передовые позиции.
Да, и крендель, и люстра явно видали лучшие времена. Рожа у него больше напоминала отбивную, ещё до того, как её посыпали перцем и кинули на сковороду.
Но это, чёрт подери, был ещё не её клиент. Адель была всего лишь второй на очереди после нас - да и то, полагаю, тогда ему уже не понадобились бы её услуги.
- Слышь, доктор, не гони, - лениво сказала Ярошевич.
Адель тем временем уже подошла вплотную и коснулась пальцами его лица. Чувак дёрнулся, как от удара. С потолка посыпалась побелка.
- Чего ещё? - еле слышно сказал он.
- Больно? - тихо спросила Адель.
Совсем рядом приклад врезался в импровизированный пульт, из которого с треском посыпались искры. Но я услышала. Я слышала каждое чёртово слово, даже если бы она бормотала это себе под нос.
- Эй, друг, - громко сказала я, точно мне срочно потребовалось докричаться до глухого. - Не коротнёт?
- Не коротнёт, - мрачно ответил солдат, и тут же расправился со здоровущей радиолампой, похожей на стеклянную колбасу, словно это был его личный враг. Она взорвалась с глухим хлопком, в разные стороны полетело стеклянное крошево. Адель вздрогнула, но не сдвинулась ни на сантиметр.
- Что она делает? - наконец, вслух удивилась Ярошевич и ткнула стволом в сторону тандема Адель с этим радиолюбителем-недоучкой.
Солдаты из безопасности закончили разность в хлам апартаменты и тут же вышли вон, даже не взглянув на нас. Техник собрал в ящик части каких-то микросхем и вышел следом. На дороге завёлся мотор, и фургон-пеленгатор отвалил. Каждый знал своё место, и каждый знал своё дело. Они должны были превратить в мусор радиостанцию, а нам осталось превратить в мусор её хозяина.
Понятия не имею, что он передавал в эфир. Вряд ли такой лох был шпионом или чьим-то важным функционером. На самом деле мне было всё равно: он мог транслировать хоть прогноз погоды или модные шлягеры, но, если его ставили вне закона, то на мою долю оставалось только думать о том, как ловчее выбить ему мозги и потратить при этом минимум боеприпасов.
- Слышь, док, - снова завела Ярошевич. - Ты своей очереди подождать не хочешь? Или тоже желание есть - грудью на амбразуру?
- Отвали, док, - грубо вмешалась я. - В сторонке постой покуда.
Адель посмотрела на меня - и отошла в сторону.
Она просто стояла там, около стены. Заведя руки за спину, словно на ней тоже были наручники. Прислонившись затылком к брёвнам сруба, шелушащимся коричневыми чешуйками. Адель была там, правее меня на пару метров, и она... смотрела.
Я передёрнула затвор и чуть не выпустила в потолок добрую половину рожка. Автомат вздрогнул у меня в руках, словно живой. Словно я первый раз в жизни была в таком месте и первый раз в жизни должна была укатать кому-то промеж рогов горячий кусок свинца...
- Ты чего, Ковальчик? - спросила Ярошевич.
- Всё путём, - я сжала зубы так, что они скрипнули.
Ярошевич посмотрела на Адель и пожала плечами.
- Отвернись, ну! Живо! - сквозь зубы скомандовала я Адель.
Она послушно оторвалась от стены и уткнулась в эти грёбаные брёвна лбом, всё так же стоя с заведёнными за спину руками.
- Теперь нормалёк? - заботливо поинтересовалась Ярошевич и подняла автомат.
- Иди к чёрту, - у меня было такое чувство, точно челюсть намертво склеили как минимум жвачкой. Огромной дурацкой жвачкой, с запахом сгоревшей проводки и привкусом пластика...
- Не вопрос, - невинно сказала она.
- С-с-сука, - выдохнула я, с ненавистью глядя на человека с люстрой-якорем...
...Тишину наконец-то разорвал треск автоматных очередей...


До самого КПП я не произнесла ни слова. Я даже не смотрела в сторону Адели, только забрала у неё бумагу с грифом вверху и её незамысловатым росчерком внизу. Мне как-то удалось выдрать из её пальцев листок и при этом не встретиться с ней взглядом.
Я могу сказать об этом вслух, вот этими самыми словами - и мне не будет стыдно. Мне и сейчас не было стыдно; в конце концов, каждому своё. Кто-то делает из людей трупы, а кто-то посвящает жизнь тому, чтобы отложить этот процесс на неопределённый срок. Мне не было совестно или неприятно, но вот смотреть на всё это ей, Адели, было совсем не обязательно.
В расположении, как и следовало ожидать, стояла относительная тишина, и раздавалось сонное сопение. Джонсон блистала отсутствием, а сортир блистал чистотой. Подозреваю, что Джонсон предстояло провести остаток ночи, столь же успешно борясь с грязью во всех остальных отхожих местах.
Ярошевич извлекла из заначки плоскую фляжку и припала к горлышку.
- Всё-таки гораздо лучше видеть это через оптический прицел, - она была снайпером. - Когда между тобой и целью минимум триста метров, - Ярошевич сделала пару могучих глотков, сморщилась, словно откусила от целого лимона, и протянула фляжку мне.
Спиртное обожгло язык. Это был не самогон, и даже не спирт, а пойло подороже. И, да - думаю, что с трёхсот метров изломанное липкое тело выглядело бы куда привлекательней. Просто как тряпичная кукла, забытая в луже уехавшим театром марионеток.
- Ты так трепетно относишься к мадам Дельфингтон, - с ехидцей сказала Ярошевич.
- Не выношу, когда на меня пялятся, - буркнула я.
- Пялится именно мадам Дельфингтон, - на самом деле это был не вопрос, а ответ, только вот знать ей этого не стоило.
- Кто угодно, - грубо отрезала я.
- Теоретически, тебя не должно волновать, что происходит рядом, и кто таращит на тебя свои зенки, - Ярошевич явно не собиралась вот прямо сейчас лечь и заснуть; как назло, её потянуло на базар.
Интересное кино! Не хватало ещё, чтоб кто-то тыкал меня носом в лужу, словно котёнка или щенка, который обоссался на коврике в прихожей.
- Тебя тоже не должны волновать три метра вместо трёхсот, - сказала я, мстительно размышляя о том, что ей было бы неприятнее всего услышать.
- Вообще-то я снайпер, ты не забыла? - оскорбилась Ярошевич.
- И? - я ждала продолжения. - Ты хочешь сказать, что те, кто сидят наверху, неправильно используют личный состав?
Я готова была сделать, что угодно: спровоцировать её на конфликт, уличить в неблагонадёжности - только бы она оставила докторшу в покое. Нет, я не думала, что у неё резко случилась бы амнезия, но эта тема всё равно ушла бы на второй план, и ради такого эффекта стоило подпортить отношения.
- Каждому своё, - уклончиво сказала она, заваливаясь на койку и втыкаясь взглядом в потолок. Чёрт подери, Ярошевич не была лёгкой добычей, с полпинка поддающейся на развод, и вовремя включила заднюю.
- Точно. Морда в мыле, в попе ветка, это к нам ползёт разведка, - бодро продекламировала я.
- Очень смешно. Но не совсем в кассу, - беззлобно проворчала Ярошевич и заметно расслабилась.
В моей башке родилась ещё одна мысль, которая показалась мне достаточно здравой: перевести разговор в более безопасное русло. Требовалась тема.
Похоже, и впрямь не стоило каждый раз махать кулаками и ломиться закидывать гранатами амбразуру дота. Впереди была почти целая ночь, и я могла попытаться провести научный эксперимент под названием "Вынос мозга".
- Ты без проблем можешь влепить пулю в лоб с трёх метров. И тебя не колышут подробности. Ты прогуляешься за угол сблевать - и только, - авторитетно сказала она, и, отвесив сей сомнительный комплимент, заткнулась и снова присосалась к фляжке.
- Ну да, - я не стала привередничать. В конце концов, мне не так уж часто говорили комплименты.
- Снайпер - это даже не воинская специальность, это, прежде всего, образ мысли, - пояснила Ярошевич.
По ходу пьесы, её потянуло на разговоры о вечном.
Об этом нетрудно было догадаться уже после слова "теоретически".
Пусть так. Человек, который мог ткнуть в меня пальцем и, пусть даже в шутку, уличить в нежных чувствах к расово неполноценному субъекту, волен был втирать о вечном и любой другой лабуде хоть до второго пришествия.

[Мать Метели]

Даже если бы этот человек обладал интеллектом не большим, чем у кадушки с квашеной капустой.
- Да? - спросила я, в тайне возликовав.
- Да... Образ мысли. Философия, если хочешь, - она махнула фляжкой так, что алкоголь булькнул через край.
- Само собой, - серьёзно подтвердила я, надеясь услышать подробности.
- Когда ты не ломишься напрямую, а ждёшь, тихо-тихо, как мышка в норке, - она пальцами изобразила нечто величиной с карандашный огрызок. То ли это была норка, то ли собственно мышка.
Алкоголь и адреналин обычно смешивались в нечто вроде коктейля Молотова, но сейчас адреналин был уже на излёте. Ярошевич пальцем протёрла глаза - с такой энергией, что мне показалось, она вот-вот вдавит их внутрь черепа.
- Иногда ждёшь долго... сутки... может, двое... - она снова протянула фляжку мне, но я отказалась.
- Направление ветра... Солнце... блики от линзы... Понимаешь? - требовательно спросила она, будто я знала все эти тонкости.
Я не знала. Каждому своё, как правильно сказала Ярошевич.
Очевидно, по моему лицу было ясно, что я просто одержима жаждой знаний. Ярошевич неожиданно встрепенулась, поставила пустую фляжку на подоконник и села, подсунув под спину подушку.
Следующий час был посвящён лекции по техникам снайперского боя, перемежаемой случаями из жизни и анекдотами.
В кои-то веки я больше слушала, чем говорила. Я сидела на соседней койке и смотрела ей в рот. Из меня вышел прямо-таки идеальный слушатель, о таком можно было только мечтать. Нет, определённо, докторша просто обязана была мной гордиться.
Когда-то кто-то решил, что снайпера из меня не выйдет, и я - да, могла всего только укатать промеж рогов с трёх метров и не поморщиться.
До этого самого дня мне казалось, что и для такой работы тоже нужно родиться. Теперь Ярошевич этой своей эрудицией размазывала меня по стенке, втаптывала в навозную лужу и всячески расписывала, как не удалась моя жизнь.
- Решил не кто-то и когда-то, а самолично Берц, почти сразу после того, как ты пересекла КПП, - ехидно просветила Ярошевич.
- Стало быть, мне не повезло, - мрачно пошутила я.
- С другой стороны, столько, сколько Берц, тут просто не живут, - Ярошевич потыкала подушку кулаком и перевернулась на бок. - Старуха давно поехала чердаком.
- Может, и так, - равнодушно согласилась я. - Только, думаю, ты предпочтёшь, чтоб рядом с тобой была старуха с поехавшей крышей, которая имеет дурную привычку прикрывать нам корму, нежели останешься в гордом одиночестве.
- Не гони, Ковальчик, - оторопело сказала Ярошевич. - Ты же понимаешь, что я не всерьёз назвала её чокнутой старухой?
- А ты назвала её чокнутой старухой? - живо поинтересовалась я.
- Ну, или как там? - она притормозила и потёрла лоб. Работа мысли давалась со скрипом.
- Не помню, - легкомысленно брякнула я.
Ярошевич замерла.
Наверное, не стоило обострять - и играть в эти игры с интригами, взаимными подковырками и всем остальным.
- Принесите кофе с двумя кусочками сахара - и поцелуйте меня в задницу, - я просто блистала остроумием. - Что-то типа этого, да?
Ярошевич смотрела на меня во все глаза и реактивно соображала, что ответить.
Я сделала это не нарочно. Не из-за того, чтобы мастерки переключить Ярошевич на что-то ещё. Я почему-то вдруг вспомнила про Берц, и про тот день с чёрными заборами-заборами-заборами... И про то, что тогда уже никого не волновало, снайпер ты или нет, рядовой или лейтенант. В том числе, раскалённым кускам свинца было совершенно безразлично, встанешь ты и пойдёшь дальше, или так и останешься лежать на обочине той дороги.
И никогда не было безразлично для Берц.
Хотя она и не кричала об этом на каждом углу.
Нет, Берц могла ехать крышей сколько угодно, но её воспитательные методы работали на ура.
- Помнится, тебя она как раз не прикладывала носом в собственное дерьмо, - подковырнула Ярошевич в порядке оправдания.
- Да уж, - мрачно сказала я. - Особенно с той шуткой юмора, когда она выдала, что превосходный снайпер выйдет из меня.
Ярошевич хрюкнула:
- Из тебя вышел довольно хреновый снайпер.
- Надо же! - издевательски сказала я. - Зато хороший спринтер, да?
- Не заводись, - примирительно сказала она.
Эта зараза могла задирать нос - потому что она-то как раз была хорошим снайпером. Ладно, Ярошевич могла идти лесом, пеньками и мелкими перебежками; я умела делать свою работу - и точка. С трёх метров, с десяти, и так далее. Я даже могла быть бортстрелком на бэтере или просто пулемётчиком. Правда, спорю, Берц с самого начала знала это, только в воспитательных целях я несколько часов кряду бегом измеряла длину полигона, прежде чем она вынесла вердикт, что проще меня усыпить, чем быстро научить попадать точно в яблочко...
...Самый прикол был в том, что воспитательный процесс происходил зимой. Это было как раз той самой зимой, когда началась вся эта канитель, и я оказалась за периметром части с его внутренней стороны.
Мадам Фортуна - ну, разумеется, и Берц, - дали мне пару дней на то, чтоб осмотреться, а следом за этим началась полноценная жизнь по полной выкладке.
После завтрака за окнами повалил густой снег - а за нами пришли грузовики с брезентовыми тентами и повезли прямиком на полигон.
Берц прохаживалась мимо строя, засунув руки в карманы. Где-то вдалеке маячили ростовые мишени, до которых, по сути, было не так уж и далеко, да только я с гораздо большим удовольствием прогулялась бы сюда по ясной погоде, а не тогда, когда был серьёзный риск вернуться в расположение с отмороженным задом.
- Так. Оцепление, - она назвала несколько фамилий, и их обладатели, радостно ухмыляясь, торжественно отмаршировали в оцепление.
- Первая пятёрка - на позицию, - сказала она и закашлялась.
Видать, потому, что морозный воздух попал ей в глотку. "Неудивительно", - мрачно подумала я, лёжа на пузе на расстеленной плащ-палатке, в составе этой самой первой пятёрки.
АК дёрнулся, и отдача клюнула меня в плечо.
М-16 ударяла не намного сильнее.
Кстати, и мишень была не так уж, чтоб и далеко.
- Ковальчик, жопу опусти, а то отстрелят, - где-то сзади Берц прилипла к биноклю.
- Пронесёт. Или новая отрастёт, - брякнула я себе под нос.
Несколькими метрами правее кто-то предупреждающе кашлянул в кулак. Я сориентировалась на звук - и реактивно захлопнулась, решив поберечь любые остроты до лучших времён. Хотя бы до тех пор, пока я не окажусь в тепле.
Но она расслышала.
- Пронесёт - когда петух снесёт, - в устах Берц это прозвучало как-то зловеще.
Мне захотелось плюнуть: ну кто, в самом деле, как всегда, тянул меня за язык?! Однако ситуация уже разворачивалась своим чередом, по тому сценарию, который я ненавидела больше всего. Сценарий этот назывался: "Поздняк метаться".
- Стреляешь ты хорошо, дочка, - отечески похвалила Берц.
- Стараюсь, госпожа лейтенант Берц! - усердно гаркнула я, надеясь, что по молодости и ретивости меня простят.
- Стараешься - это хорошо, - сказала она. - Сейчас вместе стараться будем. Может, из тебя снайпер выйдет, такими-то темпами. А, Ковальчик?
- Какой снайпер? - сдуру переспросила я, в очередной раз выставляя себя полным кретином.
- Снайперский! - вдруг рявкнула она так, что я вздрогнула. - На огневой рубеж, ну! Мухой, блин!
Я было поскакала на тот же самый огневой рубеж, распекая на все корки и себя, и Берц, и грёбаный мороз, как вдруг неожиданно выяснилось, что она имела ввиду немного другой огневой рубеж.
Меня ждала сотня метров - и ростовая мишень, которая, по всей видимости, была где-то там, далеко за снежной круговертью.
- Между двумя ударами сердца, - хладнокровно посоветовала Берц. - Лови момент, так сказать.
Я припала щекой к прикладу. Пуля унеслась куда-то в снежную даль, а куда, я не имела ни малейшего представления.
- Ну, как успехи? - заботливо поинтересовалась Берц.
- Не могу знать, госпожа лейтенант, - я понятия не имела, что должна сказать, - или что она хочет от меня услышать. В пределах досягаемости не было даже Джонсон, которая могла бы придумать какой-нибудь финт ушами, из которого я бы сделала правильный вывод. Были только я, Берц, автомат и сто метров.
- А кто знать будет? - риторически спросила она, натягивая перчатки.
Ведь не хотела же она, в самом деле, чтоб я посоветовала ей воспользоваться чудом техники под названием бинокль, который висел у неё на шее?!
Я решила благоразумно промолчать. Что-то подсказывало моей чувствительной заднице, что это только начало, а на нашем полигоне имеются дистанции и покруче, чем сто метров.
Берц закончила натягивать перчатки и воззрилась на меня, словно увидела привидение.
- Так узнай, мать твою за ногу! - рявкнула она. - Что стоишь, как столб?!
В этом и был весь прикол. Она не собиралась смотреть в бинокль. Точнее, она не собиралась смотреть в него для того, чтобы узнать результат выстрела. Я сглотнула яд и ленивой трусцой двинулась в сторону проклятущей мишени.
- Ковальчик, а ну-ка стой, - сказала Берц.
- Да, госпожа лейтенант, - я обернулась.
- Лейтенанта засунь знаешь куда? - если бы у Берц была дубина, я бы точно огребла промеж рогов. Хотя и без дубины у меня было такое чувство, что мне дали в лобешник как минимум чайным подносом.
- Мухой. Метнулась. Туда. И обратно, - после каждого слова ставя точку, тихо сказала она, но эти точки, видать, придали мне такое ускорение, что я доскакала до этой мишени со спринтерской скоростью.
Когда я с той же скоростью вернулась обратно, как гонец, неся весть о том, в каком именно месте я только что проделала дырку, от меня валил пар.
Берц стояла в такой же позе - и, конечно, смотрела в бинокль.
- На огневой рубеж, ну! - немедля гаркнула она. И я тут же снова волшебным образом оказалась на расстеленной плащ-палатке в горизонтальном положении перед грёбаной дистанцией в сто метров...
Рота в полном составе отстрелялась, перекурила, со смаком обсудила то, как я, словно челнок, галопом измеряю длину полигона. Потом подтянулось оцепление, зафырчали моторы грузовиков - и я повеселела и приободрилась. Но не тут-то было. Берц махнула рукой, и грузовики неторопливо покатили в часть.
Мне хотелось завыть - но я только и могла, что взять горсть снега и приложить ко лбу.
- Морду отморозишь, - спокойно сказала Берц и закурила.

[Мать Метели]

Моторы грузовиков стихли в направлении Старого города.
- Что застыла? На огневой рубеж, ну! - беззлобно прикрикнула она.
Я не показала каких-то там сногсшибательных результатов, и к тому же, как я узнала чуть позже, в роте уже имелся полный комплект снайперов. Делать из меня ещё одного нужды не было - это попросту был один из фирменных способов Берц научить меня вовремя затыкаться.
До темноты оставалось ещё несколько долгих часов, которые показались мне днями. До кучи меня ждали не могли дождаться пятьсот метров, мишень, которая маячила в недосягаемой дали - и снайперская винтовка с длинным дулом и оптическим прицелом, похожим на телескоп. По ходу дела выяснилось, что прицел был четырёхкратный - и что пятьсот метров мне тоже придётся преодолевать на своих двоих, на сей раз просто потому, что этого желала Берц. И я продолжала, как заяц, скакать по сугробам - и докладывать результаты, в точности которых она желала убедиться только таким образом и никак иначе...
Я с грехом пополам научилась затыкаться. Иногда. А иногда всё-таки нет.
И ещё с тех пор я стала пребывать в уверенности, что снайперская винтовка-"весло" на самом деле не такое уж и лёгкое оружие, как кажется со стороны...


В общем, мне было фиолетово, как именно меня воспитывала Берц. Факт тот, что я соглашалась с тем, что она вполне себе имела на это право.
Она могла делать с любым из нас что угодно - потому что в итоге только благодаря Берц, а не министру обороны, которого мы никогда не видели, и не Господу Богу, которого мы, кстати говоря, никогда не видели тоже, наши задницы были целы.
Ей всё одно было виднее, что собой представляет человек, и кого из этого человека в итоге можно сделать.
Если мне не выпала судьба стать спецом - значит, я действительно не могла быть снайпером или кем-то там ещё. Мало того, мне вряд ли суждено было стать кем-то выше рядового.
И это устраивало меня как нельзя больше. Я не собиралась прыгать выше головы или переворачиваться жопой вверх всего лишь из-за того, что мне суждено было оставаться вечным рядовым. Мне на фиг не упёрлась лишняя нашивка - и лишняя полоска в чёрном штрих-коде. А всяческие байки я могла послушать и в исполнении Ярошевич.
Но я не собиралась забивать на человека, который когда-то спас мою шкуру, вытащив на себе из огня боя. К тому же слово "лазарет" теперь действовало на меня, словно магнит.
Я вздохнула - и направила свои стопы в ту сторону, откуда ветер доносил запах хлорки и лекарств...
По ходу пьесы, я знала точно, что именно порадует Берц, и не собиралась быть неблагодарной беспамятной скотиной.
Я снова вздохнула и налепила на гранитную стену кругленькую наклейку, с которой глядел чёткий профиль фиолетовой барышни с виноградной гроздью...

Глава 10

Не прошло и недели, как в моей жизни на самом деле появилась финт с молитвенником, который я так неосмотрительно рассказала Адели.
Можно было пытать меня сколько угодно, можно было посадить меня на электрический стул или в клетку с тиграми, – но я всё равно не сказала бы, каким образом Адель развела меня на такую лажу, и – самое главное – зачем всё это нужно.
Потому что попросту не знала сама.
Я перестала ломать голову над этими новшествами, и теперь мою жизнь разнообразили посещения кафедрального собора, где меня по воскресеньям ожидал маленький коричневый молитвенник с вложенной запиской.
В первый раз я неслась туда, как будто следом за мной гналась стая бешеных собак. Когда я вихрем домчалась до церковных ворот, от меня валил пар. Не знаю, что я ожидала там увидеть: признание в страшном преступлении или пронзённое стрелой сердечко. Сопя на весь собор, я вынула записку.
Там было всего два слова: "Доброй ночи".
Я мысленно застонала и насилу удержалась, чтобы не шваркнуть всё это хозяйство об стену.
Да уж. Верно, это и впрямь было до жопы романтично.
Не знаю, что поразило меня больше – отсутствие сердечка, или присутствие какой-то полной шняги, которая, тем не менее, была мне за каким-то хреном нужна.
Я иногда пыталась тормознуть и не тащиться к чёрту на рога из-за пары слов, в которых не было ровно никакого смысла. И в который раз всё-таки тащилась...
Хотя бы по той простой причине, что мы не могли миновать КПП, демонстративно держась за руки – и не рискуя при этом по возвращении не нарваться на конец истории.
Конечно, этот конец маячил, где-то там, впереди, но мы были не такими остолопами, чтобы своими руками разбить мир под названием "сегодня", похожий на хрустальный шар, с тополиной метелью вместо снега, поскрипыванием флюгеров над шпилями и днями, похожими на наполненные солнцем капли янтаря.
Если Адель не оставляла записку в соборе, значит, она была в дырке в стене.
Я не задала ни единого вопроса – потому что мне по какой-то неведомой причине становилось тепло, когда я видела эти её фиолетовые каракульки.
На листочке в клеточку, заложенном меж страниц с красным обрезом маленького молитвенника – который никто и не думал позаимствовать...


День начался с "доброго утра", которое добросовестно передала мне дырка в стене.
Сразу после построения я бодро затопала в сторону госпиталя: Берц всё ещё пребывала в горизонтальном положении, а мы были, как взбесившиеся школьники, у которых неожиданно заболел строгий учитель.
Нет, ребята, даже не спрашивайте, почему Адель не говорила мне лично все эти "доброе утро" и "доброй ночи". Подозреваю, что прямо-таки из воздуха всё же материализовалось правило номер чёрт-его-знает-какое-по-счёту. Но с этой вереницей правил я уже ничего не могла поделать – они нагло врывались в мою жизнь, и вели себя так, будто тусовались тут всегда.
Я завела моду шляться в лазарет, как к себе домой – грех было не воспользоваться тем, что Берц не могла отойти от кровати дальше горшка.
Тем более, можно было предположить, что по возвращении она выльет на нас такую лавину позитива, что мы минимум неделю будем носиться, словно наскипидаренные.
– Ковальчик, – мрачно сказала Берц вместо приветствия.
– Доброе утро, госпожа лейтенант! – бодро поздоровалась я.
– Лейтенанта засунь себе в задницу, Ковальчик, – Берц тут же рассвирепела, как бык, которому показали красную тряпку.
В задницу так в задницу. По мне было не в пример лучше, когда Берц орала или поливала тебя десятиэтажной руганью, чем если бы она лежала пластом, и довольно успешно прикидывалась хладным трупом.
– Есть засунуть в задницу, – жизнерадостно сказала я и положила на тумбочку прозрачный пакет с четырьмя громадными яблоками. На них, конечно же, фигурировала кругленькая наклейка с фиолетовой барышней – без барышни яблоки не канали.
– Даже боюсь спросить, – саркастически начала Берц.
Я замерла. Я не вертела башкой по сторонам, высматривая Адель, и не тормозила перед дверью. Чёрт подери, я вообще вела себя, как заправский разведчик. Следовало опасаться только одного вопроса – и как раз его с наибольшей вероятностью могла задать именно она.
– Тебе говорили, что, кроме яблок, на свете имеется ещё целая куча всякой лабуды? – вкрадчиво сказала Берц. – Ну, знаешь, той, которая растёт на деревьях и называется фрукты?
Мне не оставалось ничего другого, как промычать "да, госпожа Берц". И впрямь, не знаю, с какого перепуга меня заклинило именно на яблоках. Видать, внутри моей черепушки, как на фотографии, отпечатался тот день, когда вся эта канитель с докторшей только начиналась, и мы стояли с Берц у окна и смотрели на закат – а потом я разбила руку о сортирную стену...
– Бананы, например, – предположила она. – Не боись, Ковальчик, я не стану использовать их не по назначению.
Кажется, на этом месте я покраснела. Ядрёный помидор, я становилась какой-то до ужаса приличной, и это нравилось мне всё меньше и меньше.
Берц закатила глаза.
– Расслабься, Ковальчик, – с отвращением сказала она. – Долгой телеги про секс не будет. Докладывай.
– За время вашего отсутствия... – начала было я.
– Покороче никак? – рассердилась она.
– Происшествий нет. Кукушки не улетали. Чердаки на месте. Залётов нет, – она хотела коротко – что ж, по сути вопроса я изложила всё.
– Лётчики, блин, – с сомнением сказала Берц. – Залётчики.
Сзади скрипнула дверь. Нет, разведчик из меня был никудышный, потому что моя голова повернулась назад сама собой, словно на шарнирах, прежде чем мозги собрались в кучу и завопили "стой!"
Но это была не Адель.
В дверь впорхнуло... чёрт подери, я даже не смогла бы сразу сказать, что такое впорхнуло в дверь. ЭТО состояло из огромных голубых глазищ в пол-лица, длинных волос цвета спелой пшеницы и крошечных пальчиков.
Пальчики поднялись к лицу и неуловимо знакомым жестом заправили за ухо прядь волос.
– Привет, – сказало воздушное нечто.
До меня донёсся запах её духов. Чёрт возьми, тут, в моей жизни, могло вонять чем угодно – от солярки и стреляных гильз до кислой капусты из кухни и грязных носков, – но только не духами. Она едва взглянула на нас и пошла дальше, а я всё пялилась туда, где только что было это существо, похожее на пришельца из другого мира.
– Бананы? – зачем-то сказала я кому-то – по-видимому, Берц. В этот момент моя крыша, вместе с мозгами, кукушкой и всем остальным, снялась с насиженного места и с издевательским карканьем унеслась прочь, увлекая в неведомые дали остатки соображалки.
Я смотрела вслед тонкой фигурке, и видела только то, что на ней надето что-то белое и почти прозрачное; она ещё раз поправила волосы – мелькнули пальчики, и я разглядела тонкий ободок кольца.
– Ковальчик, – сказала Берц.
– А? – тупо ответила я с невозмутимостью зомби.
– На! – тут же передразнила она.
– Виновата, госпожа Берц! – под конец фразы я охрипла.
– Хорошая сучка, да, Ковальчик? – ровным голосом сказала Берц, будто невзначай интересовалась словом в кроссворде или тем, что сегодня было в столовке на завтрак.
На этом месте у меня кончились не то, что слова – у меня, словно по волшебству, испарились все до единой мысли. На мгновение мне показалось, это – что-то вроде сна, какие бывают в четырнадцать лет, когда просыпаешься в поту, в полной уверенности, что самое малое, что произошло – ты обделалась прямо в кровать.
Для меня пропала и Берц, и Адель, и Старый город, и весь мир – а осталась только хрупкая фигурка, танцующей походкой идущая прочь.
Ведь я всегда неровно дышала к танцующей походке.

[Мать Метели]

Берц подняла руку и поманила меня указательным пальцем, словно ребёнка, который обоссался в штаны или стащил жвачку в магазине.
– Эли Вудстоун, дочь полковника Вудстоуна, если тебе интересно, – сказала она, глядя мне в глаза.
Мне, наверное, было интересно. Глядя на Берц, можно было предположить, что мне должно быть просто караул, как интересно. Но сейчас я могла думать только об этих её глазищах – и о том, что мои мозги вдруг резко переместились из головы совсем в другое место.
– Тебя парализовало, Ковальчик? – с притворным участием спросила Берц. – От шеи и ниже?
– Она очень... – похоже, что дело обстояло именно так; я неопределённо помотала растопыренной пятернёй прямо у неё перед носом.
– Очень. Классная. Сучка, – подытожила Берц, продолжая сверлить меня взглядом.
В этом была фирменная берцевская фишка: в двух словах описать причину полного отвала моей башки – и с интересом смотреть, что я буду делать дальше: изворачиваться, как уж на сковородке, или переть напролом, как танк, идущий на таран.
Остатки соображалки еле слышно подали голос, и до меня дошёл, наконец, смысл слова "полковник".
Здорово. Просто замечательно. Жизнь по полной программе демонстрировала мне свою заднюю часть. Ко всем прочим прелестям эта краля была полковничьей дочкой, которая хрен знает за каким рожном припёрлась в часть – и именно в этот момент попалась мне на глаза.
И в тот же миг я поняла, что мне насрать, кто там на самом деле её папаша. У неё были милые маленькие пальчики – и папаша был тут совершенно не при делах. Окажись он хоть министром обороны, это не могло сделать её уродиной.
Тут же перед моим мысленным взором, откуда ни возьмись, материализовалась картинка в пастельных тонах: на этой картинке была она, и я, и она держала меня под руку, а вокруг был Старый город, и тополиный пух всё так же летел мимо заходящего солнца... Я, наверное, говорила ей какую-то положенную чушь, а она, наверное, слушала, и смотрела на меня, а в её зрачках танцевали пушинки...
Я тут же вспомнила про цветочниц на мосту, и про коробки конфет в виде сердца, перевязанного алой лентой, и – странное дело – от всей этой романтической чуши не начинало тошнить.
Зато, похоже, рвотный рефлекс начал вызывать мой вид.
Берц неожиданно схватила меня за руку и резко дёрнула к себе.
– Классная сучка – и только, – с придыханием сказала она. – И в придачу масса проблем.
Я попыталась вырваться, но не тут-то было – она держала меня словно клещами.
– Хороший послужной список, Ковальчик, – Берц с силой сдавила моё запястье. – Девкам нравятся наколки – и брутальность, так это называется. Пока она не обратит внимания на браслет и не догонит, сколько мертвецов тащится за тобой в кильватере. Особенно её проймёт то, что среди них когда-нибудь да затесалась пара-тройка ангелоподобных детишек, – а, Ковальчик, ведь не без этого? – и не важно, что эта свистушка видела таких только на пасхальных открытках.
Мне чихать было на браслет, трупы в кильватере, и всё прочее, что стало неотъемлемой частью моей жизни. Для начала мне просто-таки до усрачки пригорело пройтись с этой девочкой по Старому городу. Мне приспичило купить ей какую-нибудь туфту, вроде букетика фиалок, и ссать ей в уши всё это сентиментальное дерьмо про её пальчики, ножки и прочие части тела – про все вместе и про каждую по отдельности.
– Ведь не без этого, Ковальчик, да? – саркастически спросила Берц снова. – Только представь, она пропищит этим своим голосочком: "Ева, милая, расскажи мне что-нибудь?"
Мне резко поплохело. Не потому, что я живо вообразила, как рассказываю всю поднаготную, – а потому, что в ушах у меня зазвучал этот голосок... "Привет..." Она сказала всего лишь одно слово, всего только какой-то чёртов "привет" – и я спеклась.
– Вместо горы трупов я посоветовала бы тебе запастись горой монет, – добавила Берц. – И способностью очаровывать всё и всех, вплоть до грудных младенцев и надгробных плит. Тогда у тебя есть шанс. Не без этого.
Её пальцы держали меня почище наручников, и в прошлой жизни Берц точняк была как минимум полицейской овчаркой.
К "массе проблем в придачу" мне было не привыкать. Не без этого, как выразилась бы Берц. С разнообразными проблемами я успела сродниться; наоборот, возникал вопрос, что я стала бы делать, исчезни они из моей жизни в неизвестном направлении.
– Я учту... госпожа Берц, – сказала я – и вырвала руку.
Стальное кольцо разжалось, и я стояла, потирая красные пятна на запястье.
– Вудстоун – высший класс, никто не спорит, – вдруг сказала она. – Стажируется на военврача. Сначала все думали, что это чушь собачья, которая выскочит у неё из головы хотя бы после того, как она первый раз проблюётся в анатомичке.
– И? – брякнула я, слегонца забив на субординацию.
Берц покосилась на меня, но промолчала – быть может, на неё всё-таки произвели впечатление яблоки с фиолетовой барышней.
– И – ничего. Стажируется, – наконец, сказала она. – Вопрос не в ней, а в её папаше. Думаю, у кого-нибудь вроде тебя нет родственника, который отобьёт башку половине части. А у неё есть.
Мне мог отбивать башку кто угодно. Потом. Я соглашалась на это, даже не задумываясь. А уж до половины части мне точняк не было никакого дела.
Сзади неслышно подошла Адель.
– Здравствуйте, Ковальчик, – невозмутимо сказала она, глядя куда-то в окно.
А я подумала, как когда-то там, в серебристо-зелёном доме, – какие у неё мягкие пальцы.
Только вот она была немного из другой жизни, чем фиалки, конфетные коробки в виде сердца и легкомысленный флирт.
С ней можно было говорить о смерти и трупах, потому, что с ней можно было говорить про что угодно.
Адель любила своих цветочных монстров, а монстры любили устроить охоту за рукой того, кто неосмотрительно решал их потрогать.
Они были совсем не похожи на обычные бестолковые цветы. И никто из них не любил конфет – ни Адель, ни монстры, ни трупы.
Адель была тут, и по эту сторону забора, где рулила реальность.
А где-то там, на вольных просторах мечты, где обитало это создание, косяками водилось кружевное бельё, розовые ленточки, духи со сладким запахом, который волновал плоть, и фарфоровые статуэтки полуобнажённых нимф. Шёлковые чулки, поцелуи, похожие на крылья бабочек, пальчики, пахнущие смесью опиума и лакрицы, которые хотелось прижимать к губам, таинственные альковы... и, дьявол меня подери, секс.
Тупой животный секс, от которого у кого угодно могло снести башку, к едрене фене и ко всем чертям преисподней. Запах секса ещё висел в воздухе, хотя танцующие глазищи с воздушным именем Эли были уже далеко.
Хотя кто-то, наверное, подумал бы, что это всего лишь её духи...
У меня в висках застучал пульс, точно мне принялись колотить по кумполу изнутри.
Я вытерла со лба пот и подумала, что заору, как резаная, если сей секунд не свалю в сортир. Сейчас мне точно не помешало бы ведро ледяной воды, вылитое на голову.
Адель внимательно изучала мою рожу, которая теперь-то уж наверняка была похожа на помидор. Я сделала шаг назад – и смахнула на пол какую-то плоскую хреновину, похожую на эмалированный поднос; эта штука загрохотала так, что с дерева напротив с шумом сорвалась стая воробьёв.
Самое время было наступить первым из проблем, которые прилагались к этой танцующей Эли.
– Здравствуйте, доктор Дельфингтон, – автоматически сказала я.


– Тебе нравится Эли Вудстоун, – Адель говорила так, словно констатировала медицинский факт – а я была жертвой аборта и плавала в заспиртованном виде за стеклом лабораторной банки.
– Да, – слёту бухнула я. – Извини.
– Извинить за что? – удивилась Адель.
– За то, что нравится, – я выглядела, как полный дебил, не иначе.
– И? – спросила Адель.
Что за чёрт? Это было моё слово. Когда я не хотела ломать мозги, я говорила это "И?" – и оно означало: "И что же мы будем делать дальше, Ник?" или "И что ты хочешь, чтоб я сделала, Ник?"
– Такое ощущение, что сейчас ты лопнешь, – выручила меня она.
– И – просто нравится, – я не придумала ничего лучше.
– Она милая, – сказала Адель.
– Милая, – тупо согласилась я.
Я не могла тут же на месте взять и выдать, что мои мозги окончательно и бесповоротно сказали мне "пока", а в качестве думалки заработали совершенно другие части организма. Я предпочла бы проглотить свой язык, нежели признаться, что больше всего на свете мне хотелось пройтись с этой Эли по улице.
– Я чувствую себя полным дерьмом, – честно сказала я.
– Потому, что ты считаешь, что она милая? – уточнила Адель.
– Вроде того, – сказала я.
– Вокруг нас куча милых людей. Причём тут дерьмо? – она пожала плечами.
– Конечно, не причём, – поспешно сказала я.
– Она приходит сюда примерно два раза в неделю, – добавила Адель, глядя мне в глаза. – Если ты считаешь её милой, почему бы вам с ней как-нибудь не поболтать?
– На кой чёрт дочери полковника сдался рядовой карательной роты? – в лоб спросила я.
– Абсолютно не сдался – если ты всё время будешь талдычить о том, что она – дочь полковника, а ты – рядовой карательной роты, – терпеливо пояснила Адель. – Послушай, Ева – вокруг нас целый мир.
Я поняла, что она хотела сказать. Иными словами это выглядело так: не выноси себе мозг там, где в этом нет смысла. Просто живи – дальше.
Чем-то она была похожа на Ника. Только Ник был мой друг, а Адель...
Я не знала, кем приходилась мне Адель. Точнее, кем бы она позволила себя считать.
– Ладно, давай, не будем обсуждать, – сказала я. – Милая – и всё. Конец истории.
– Как скажешь, – согласилась Адель.
В районе пола звякнуло стекло. В её кабинете – и почему-то именно на моём пути – тоже оказалась куча всякой шняги, которая попадала на пол, будто решила подставить меня по полной программе. Это был какой-то тотальный заговор вещей, не иначе.
Адель нагнулась и стала подбирать блестящие инструменты. На тополь за окном потихоньку возвращались осмелевшие воробьи...


О, нет, ребята, это был не конец истории – это было только её начало. С массой проблем в придачу, – с чувством того, что саму себя мне следует утопить в сортире, и никак не меньше, – с желанием свести браслет или загипнотизировать эту крошку так, чтобы она и не подумала интересоваться этой шнягой, – и, наконец, с круглой суммой наличными я приступила к реализации плана "Перехват".

[Мать Метели]

В ожидании времени "как-нибудь поболтать" ко мне снова здорова подвалила измена. С вопросом, куда от смущения деть руки и ноги, я бы с грехом пополам разобралась. Но что было делать с голосом, который грозил исчезнуть вовсе или превратиться в писк – и испортить всю малину?
И что, пропади она пропадом, что я должна была сказать этой Эли, от одного вида которой я потела и покрывалась мурашками?!
По такому важному вопросу снова требовался совет – моего старого приятеля-потолка.
Протаращившись в темноту добрую треть ночи, я пришла к выводу, что мне катастрофически не хватает тренировки. И в качестве наглядного пособия потолок стопудняк не канал.
В свете фонаря, который по-прежнему мирно жил себе возле котельной, на соседней койке виднелась рыжая башка. То есть, это я знала, что, если башка там, то она рыжая, и никакая другая.
– Подъём, – тихо сказала я и дёрнула Джонсон за пятку.
– Ммм, – глухо промычала она.
– Ты когда-нибудь знакомилась с девушкой? – я приступила сразу к делу.
Джонсон издала нечленораздельную фразу, в которой угадывалось ругательство, и несознательно попыталась скрыться под одеялом.
– Ну, так, как насчёт девушек? – требовательно спросила я и дала ей в бок тумака.
– Каких, к лешему, девушек? – простонала она, вынырнув на поверхность.
– С двумя руками и двумя ногами, – рассердилась я. – Вставай.
– Может, завтра? – с позорным равнодушием сказала Джонсон, зевая во всю пасть.
– Сегодня, – отрезала я.
– Ковальчик, купи себе новые мозги, – посоветовала она. – Понятия не имею, как это делать. Я знакомилась только с мужчинами, а это немного другой коленкор, не находишь?
– Ты предлагаешь подкатить за советом к кому-то ещё? – ехидно спросила я. – Да, давай, вся часть уже до завтрака будет знать, что у Евы Ковальчик оторвало колпак, и что она – озабоченная недотраханная истеричка.
Джонсон застонала и вылезла из-под одеяла.
– Куда ты гонишь? Пожар? Враги? Или ты собираешься вот прямо сейчас поскакать знакомиться с девушками? – полюбопытствовала она. – Тогда не удивляйся, что тебя пошлют дальше, чем ты можешь себе представить.
– Вот прямо сейчас я буду тренироваться, – Джонсон следовало незамедлительно просветить. – Ты ведь можешь изобразить эту девушку?
– Ой, нет, – с подозрением сказала Джонсон.
– Ой, да, – безжалостно закончила я.
На этаже повисла тишина; дневальный стопудняк плющил харю в каптёрке, зная, что в отсутствие Берц вряд ли кто-то настучит ему по чайнику, а в окна заглядывала хитрая луна. Мы стояли в сортире друг напротив друга, как два полных кретина – о чём и свидетельствовало мутное стекло. Джонсон поёжилась, засунула ладони под мышки и апатично прислонилась к стене.
– Может, уже что-нибудь скажешь? – предложила она. – Если ты будешь молчать, как телеграфный столб, толку выйдет чуть. Ты ведь не думаешь, что эта девушка настолько воодушевится твоей прекрасной рожей, что сделает весь геморрой за тебя?
Да, она была права. Думаю, при таком раскладе мне удалось бы познакомится разве что со стаей помоечных котов.
Я пригладила пятернёй волосы и снова искоса посмотрела в зеркало. Следовало честно признаться себе, что, даже вывихни я глаза, ЭТО в зеркале не превратилось бы в другого человека.
– Эээ... привет, – наконец, сказала я.
– Привет, – вяло сказала Джонсон.
На этом месте моя фантазия иссякла.
– Ну? – наконец, раздражённо спросила Джонсон.
– БТР согну! – вспылила я.
– Если ты собираешься всю дорогу молчать, то тут я тебе не помощник, – она с ожесточением поскребла затылок. – Давай, ты помолчишь тут на пару с очками и раковиной, а я пойду спать?
– Если ты собираешься всю дорогу стоять, как бревно, то ни хрена не выйдет, – парировала я.
– Посмотрела бы я, как ты была бы не бревном – если тебя вытащили из кровати, не пойми, зачем, – проворчала Джонсон. – Хорошо, Ковальчик, отматывай назад. До "привета" – но это полный караул.
– Привет, – обречённо сказала я с каким-то хрипом, как заезженная пластинка.
– Привет, – ответила она скороговоркой. – Да, мне нравятся такие клёвые женщины, как ты, особенно если они без башки и с заряженным АК в зубах. А теперь, можно, я пойду спать?
– Нельзя! – рявкнула я.
– Ладно, как скажешь, – она с завыванием зевнула. – Всё равно это полный фуфел.
– Потому что мне трудно представить, что передо мной – симпатичная крошка, а не ты с опухшей от спирта рожей, в отхожем месте, где только ленивый не поссал мимо толчка, – с сарказмом ответила я.
– Куда уж мне, – Джонсон с презрением сплюнула в раковину, – до симпатичных крошек. Однако сюда ты притащила меня, в компании с моей опухшей рожей.
– Ладно, Джонсон, – примирительно сказала я. – Ты круче всех. Без базара.
– А ты ненормальнее всех, ты об этом знаешь? – проворчала она. – Так что? Или ты репетируешь, или я иду спать, а ты можешь тренироваться тут хоть до утра.
Я опять посмотрела в зеркало и поправила то, что именовалось словом причёска. Джонсон снова прилипла к стене и вознамерилась подремать.
– Привет, – повторила я, призвав на помощь всё своё воображение и вспомнив о глазищах и о белом прикиде, который был вовсе не для того, чтобы что-то скрыть, а совсем наоборот...
Опыт удался настолько, что я почувствовала, будто мне заткнули глотку половой тряпкой или грязными носками.
– Ну вот. Ты неправильно говоришь даже "привет", что уж заикаться про большее? – внезапно оживилась Джонсон.
– Как я, по-твоему, должна сказать этот чёртов "привет"? – взвилась я. – Может, мне предварительно сплясать, или нанять бродячий оркестр, чтоб он тащился за мной следом, пока я буду говорить и "привет", и всё остальное?
– Ты говоришь его так, словно, кроме этого "привета", не знаешь и пятидесяти слов, включая матерные, – отрезала она.
– Почему это? – мне стало обидно. В конце концов, даже с докторшей я смогла прообщаться в первый раз довольно долго, несмотря на то, что одновременно словно балансировала на канате и улыбалась во всю челюсть, давая интервью для глянцевого журнала.
– Потому это, – передразнила Джонсон. – Потому что тот, кто видит это шоу в первый раз, подумает, что в детстве тебя уронили.
– Второй, – поправила я. – Второй раз.
– К чёртовой бабушке, Ковальчик! – рассердилась она. – Первый, второй... Какая разница? Важно то, чтобы этот раз не стал последним, или нет? Или ты хочешь подойти, сказать два слова, а дальше хоть трава не расти?
Я прокашлялась и с надеждой посмотрела на своё отражение. Картинка не изменилась ни на йоту – я стояла с идиотским видом и пыталась-таки в срочном порядке сделать из себя кого-то другого.
...Огромные глазищи и такой знакомый жест – жест из чёрно-жёлтого мира, вроде бы наконец-то похеренного на задворках сознания...
"...Не выноси себе мозг. Она просто нашла место, где теплее..." Плоской мир с чёрно-жёлтой фотки не хотел идти ко всем чертям, мало того, он подсовывал мне тот же милый аттракцион, который на деле грозил обернуться граблями, – и я готовилась с восторгом наступить на них снова – и ничего не могла с этим поделать...
Запах опиума и лакрицы – и секса.
– Привет, – сказала я, пытаясь забыть вкус кляпа из старых носков.
Джонсон одобрительно закивала.
– Говори это легко, – с энтузиазмом сказала она, размахивая руками, как ветряная мельница. – Знаешь, типа, у тебя ноу проблем, и жизнь – сплошной кайф. Никто не любит загрузы, думаю, девки в твоём вкусе не исключение.
– Можно подумать, ты спец по девкам, – проворчала я. – Или по моему вкусу.
– Я спец по самой себе, это точно, – она уверенно выпятила грудь и ткнула в неё пальцем, чтобы я ненароком не ошиблась.
– Хорошо, – мне вдруг стало интересно. – И, как спец, что ты можешь сказать про девок?
– Однозначно, никакого грузилова. Я прибила бы парня, начни он первым делом изображать страдальца, – с отвращением сказала она. – Или, знаешь, эдакого трагического героя, которого никто ни хера не понимает, и потому он опупенно крут.
– То есть, он не выжал бы из тебя ни капли жалости? – уточнила я.
– Тот, кто выжал бы из меня каплю жалости, вместе с этой каплей получил бы и пулю в лобешник. Чтоб не мучился, – резонно сказала Джонсон. – А с трупом – сама понимаешь – нельзя продолжать процесс знакомства дальше. Максимум, что можно сделать – это подогнать ему козырную морговскую бирку.
Мы ржали так, что вибрировали стёкла, а в бачке за перегородкой сама собой спустилась вода.
– Прямо не знаю, что посоветовать, Ковальчик, – сказала она, всё ещё истерически хихикая. – Кроме привета, надо сказать что-то ещё. Или не сказать.
– Что значит, не сказать? – удивилась я.
– Не сказать – значит, сделать. Ну, к примеру – принеси ей голову её врага, – Джонсон поразмыслила и мечтательно прищёлкнула языком. – Лично я бы не устояла.
– Ты – это немного другое дело, – осторожно сказала я.
– Не я одна, – усмехнулась Джонсон. – Хотя, судя по твоей роже, ты окучиваешь трепетную лань, которой вряд ли понравится чья-нибудь башка на тарелочке.
Я скромно промолчала.
– Сделай наколку с её именем – тебе ведь почти всё равно, какой дрянью забивать себе руки, – предложение было не таким уж и хреновым, только на него требовалось время. И какое-то выгодное место, чтоб эффект не пропал даром.
– А где? – тупо спросила я.
– На лбу, чёрт подери! – Джонсон не преминула воспользоваться моментом.
– Очень смешно, – саркастически сказала я.
– Мне не смешно, мне грустно – потому, что я непонятно зачем приятно провожу с тобой время в компании унитазов, вместо того, чтобы давить на массу – обрати внимание, в отведённое для этого время, – бессовестно заметила она.
– Ты помогаешь мне, как брат... то есть, сестра по оружию, – уверенность пёрла у меня из ушей. – И сестрой по оружию ты остаёшься двадцать четыре часа в сутки, даже когда сидишь на горшке или желаешь дрыхнуть.
– Кстати, об именах – а как её зовут? – вдруг спохватилась Джонсон.
– Нет, Джонсон, только не это, – отрезала я. – К чёрту имена.
– Тогда какого хрена ты стоишь тут и трындишь про что угодно, только не по делу? – возмутилась она. – А если по делу – то, будь уверена, ты не сойдёшь с этого места, пока не научишься говорить "привет" так, чтоб от тебя не хотелось убежать без оглядки.

[Мать Метели]

Я прокляла всё на свете. Я говорила этот "привет", пока у меня не заболел язык. И так, и эдак, я только что не становилась на голову и не разговаривала ушами, задницей или чем-нибудь ещё. Нет, ребята, у меня, конечно же, не было кучи проблем, мне было начхать на весь белый свет, который я вообще вертела вокруг пальца, и имела во все дырки: – вот как лихо я научилась говорить этот грёбаный "привет". Зеркалу, сортирной стене с трещинами от моего кулака и Рыжей Джонсон.
Наконец, она перестала морщиться и ворчать "халтура", и мы пошли спать.
Ночь была на излёте, а я чувствовала себя такой крутой, что, не задумываясь, подкатила бы ко всем девушкам в радиусе десяти километров – и оптом, и к каждой по отдельности.
Но если бы кто-то сейчас сказал "привет" мне, то я выбросила бы его в окно.
Теперь эту немереную крутость надо было применять на практике.


Время "как-нибудь поболтать" наступило довольно скоро. Предмет охоты был опознан, наверно, сразу, как переступил порог госпиталя – я стала прямо как собака-ищейка, натренированная на запах секса – и подловлен в коридоре.
Я, словно невзначай, вывернула из-за угла прямо перед носом у этой Эли – так, что она вздрогнула от неожиданности и остановилась.
В стене справа были какие-то шкафы с врачебными примочками, запасным бельём или чем-то в этом роде. Я вытянула руку и опёрлась на дверцу, стараясь проделать это как можно вальяжнее. Мне казалось, что я более наглядно продемонстрирую состояние "нет проблем", если буду себя вести с наглостью завзятого мачо. Всё бы ничего, однако чёртова дверца оказалась из крашеного железа и загудела, будто я стукнула кулаком по бочке для поливки огородов.
– Привет, – небрежно обронила я.
Господи Боже! Вблизи она была ещё красивее. Я словно примёрзла к проклятущему шкафу, а содержимое черепушки стало похоже на кисель и незамедлительно сползло в совершенно другую часть тела.
– Привет, – сказала она и посмотрела на звонкую дверцу. – Я вас знаю? Как вас зовут?
Нет, она была не просто красивой – она выглядела, как воплощённая мечта, как девушка из кинофильма или из журнала, "мисс Империя", достойная украшать первые полосы глянцевых изданий.
Зато я стояла и улыбалась, как полный кретин, остатками думалки рассудив, что лучше я буду молчать и улыбаться, чем делать то же самое с постным лицом, будто собираюсь пригласить её на собрание церковной общины или в библиотеку.
Девушка с обложки хотела знать, как меня зовут.
– Ковальчик, – наконец, выдавила я.
– Уверена – мы где-то встречались! – радостно объявила она.
– Думаю, тут, – мой голос явно не был согласен со всем остальным организмом и, по ходу пьесы, всё-таки склонялся к идее позвать её в библиотеку. Мне тут же захотелось задать дёру, а потом потренироваться ещё разок и только тогда снова попытать счастья.
– Вы лечитесь в госпитале? – удивилась Эли, обозревая меня с головы до ног.
Картина не впечатляла: я была с руками, ногами, целой головой и не походила на обмотанную бинтами мумию.
– Нет, – я прокашлялась. – Я прихожу к Берц.
– Как мило, – вежливо сказала она и улыбнулась. Я могла дать на отсечение свою тупую башку, что она понятия не имела, кто такая Берц. – Ковальчик. А почему так странно – Ковальчик? Ведь у вас есть имя?
Опять всплывало это имя, будь оно неладно! Недаром эта крошка была из той, другой жизни, начинавшейся сразу после КПП, где уж точно не называли друг друга по фамилии. Вернее – наверное, не называли друг друга по фамилии. Затык был в том, что я уже не совсем ясно помнила ту, другую жизнь. Недаром на поверхность всплыли только всякие чулочки, ленточки и букетики фиалок – да и то всякое такое никогда не случалось со мной, а совсем с другими людьми, или было просто подсмотрено в кино.
Однако на сей раз я хотела, чтобы это наконец-то случилось и со мной.
Ясное дело, киношная шняга застыла у меня в голове в виде одного дурацкого кадра – который вдобавок для полного комплекта наложился на чёрно-жёлтую фотку промозглого весеннего дня, в котором навстречу мне легко шла Джуд, вертя на пальце одинокий ключ от моей хаты. Загляни в мою голову какой-нибудь смельчак, он увидел бы странную мешанину из содержимого мусорного бачка, и глянцевых картинок гламурных изданий.
Мне всё ещё хотелось включить заднюю, но это было бы полным тупизмом, потому что диалог каким-то чудом всё-таки продвинулся на несколько фраз дальше грёбаного "привета", и теперь требовалось не облажаться и развить из этих нескольких фраз разговор. И – да, мне хотелось, чтобы этот разговор хоть приблизительно походил на картинку, на которой всё было так-как-надо.
– Ева, – ответила я.
– Очень приятно, – вокруг сгущалась атмосфера светского приёма. – Эли Вудстоун.
– Я знаю, – брякнула я – и в моей руке каким-то образом очутилась её рука. Я поднесла её к губам и поцеловала самые кончики пальцев.
Глянцевая картинка проступила ярче и начала обретать трёхмерность.
Странно, но она ничуть не удивилась. Точно её каждый день на улицах поджидали толпы женщин и разговор с ними заканчивался целованием руки. Я тихонько перевела дух и мысленно стёрла со лба пот: похоже, Эли не считала прикосновение чем-то эдаким. По всему выходило, что она не считала чем-то эдаким и целование руки. Мне захотелось под благовидным предлогом отойти за угол и станцевать победный танец.
Однако я совсем не горела желанием заканчивать разговор. Воодушевившись этими пальчиками, которые были у меня перед носом всего-то пару секунд, я жаждала действий.
Эти пальчики засели у меня в башке, как заноза. Они, конечно же, пахли опиумом и лакрицей – и чёртовым сексом.
У Адели тоже были мягкие пальцы, но я никогда не хотела поцеловать их – да и она посмотрела бы на меня так, что живо отпала бы всякая охота. Если бы только не нашла, что это тоже до ужаса романтично. Хотя нет – даже если она и считала это романтичным, полагаю, это могло быть романтичным с кем угодно другим, но уж всяко не со мной.
– Вы любите гулять? – бухнула я с места в карьер.
– Гулять? – удивилась Эли и поправила волосы. Я сглотнула – меня с ума сводило одно то, как она поправляла волосы.
Меня с ума сводило маленькое милое ухо и пальчик, которым она заводила за него прядь волос. Да ладно, что там – меня сводило с ума всё, что имело отношение к Эли Вудстоун.
– Ну да, – тупо сказала я.
– Гулять где? – с интересом спросила Эли.
– Даже не знаю, – я не удивилась бы, если бы она просто отправила меня куда подальше, приняв за неполноценную. – В городе.
– Пыльно и душно. Там такая скука летом, – разочарованно протянула она. Сердце у меня тут же провалилось куда-то в желудок. – Но город – это лучше, чем ничего.
– Не хотите пройтись? – в моей голове, наконец, развернулся список хороших манер, и я извлекла оттуда нечто удобоваримое.
– Пожалуй, – она снова оглядела меня с головы до ног.
Этим взглядом она могла составить конкуренцию Берц. Только Берц не интересовало пятно у меня на заднице, которое осталось после того, как я села на банку с ружейным маслом и не отходило, сколько я не пыхтела. Эли тоже не интересовало пятно, по той простой причине, что я пока что не поворачивалась к ней задом, но в башке у меня засело, что она непременно обратит внимание на это чёртово пятно, или на ссадину на костяшке среднего пальца – или ещё на какую-нибудь лабуду из этой серии.
– Я знаю превосходную кофейню, – сказала я и спрятала другую руку за спину: там имелась парочка обкусанных ногтей.
– Не уверена, что на жалованье стажёра я осилю больше одной чашки кофе, – с сомнением сказала Эли. – Я готовлюсь стать врачом, – пояснила она.
– Думаю, на жалованье контрактника я осилю и чашку кофе, и всё, что вы захотите, – в лоб сказала я. – Нет проблем.
Я сгребла себя в кучку и снова попыталась принять соответствующий вид, который бы полностью подтвердил, что проблемы есть у кого угодно, но точняк не у меня.
Не знаю – может, она и не хотела, чтоб я демонстрировала ей всю эту фигню, но я гораздо больше верила Джонсон, чем себе. У Джонсон, по крайней мере, был опыт общения с кем-то с той стороны периметра.
– Интересно, – Эли на пару секунд задумалась. – Что ж, тогда сегодняшний вечер – ваш.
Сердце выпрыгнуло из желудка и застучало где-то в горле. Она кивнула и пошла прочь, а я осталась на том же месте, как приклеенная. Я сроднилась с коридорным шкафом прямо-таки до неприличия, и отодрать меня можно было, видать, только чем-то вроде автогена. Пока я не вспомнила, что не знаю, когда точно наступит сегодняшний вечер.
– Мисс Вудстоун, – я сорвалась вслед за ней, словно меня только что разбудили по тревоге.
– Эли, – она обернулась. – Давай, я буду просто Эли... Ева.
Эли. Э-ли. Я застыла на месте, слушая этот голос, словно звон ветряных колокольчиков. Ко всему прочему она могла с лёгкостью перейти на "ты". Она открыла дверь в какой-то кабинет, и в коридор, где под потолком сиротливо висела одна-единственная гудящая лампа, ворвался луч света.
– Пока, – Эли на секунду застыла в проёме, окутанная этим светом, и стала похожа на ангела с витражей кафедрального собора.
– Пока, – сказала я – и дверь закрылась.
Она не назвала времени, но ломиться вслед было уже выше моих сил, потому что больше всего на свете я боялась, что она передумает. Хотя бы потому, что увидит мою рожу уже не при жужжащей коридорной лампочке, забранной в металлическую сетку. Я тешила себя надеждой, что она будет пребывать во власти иллюзий хотя бы до вечера – а о том, что будет тогда, я собиралась подумать ближе к делу. Прямо передо мной была эта дверь, из-за неё даже доносились какие-то звуки, но вламываться туда было чем-то вроде того, как если бы посреди мессы я встала и во всё горло сбацала тупой шлягер.
Лампочка под потолком замигала и приготовилась погаснуть. В моём мире постоянно происходили неприятности: люди пороли косяки, серьёзные и не очень, и даже вещи норовили отмочить финт ушами. "Нет уж, дудки, теперь извини, подвинься", – подумала я, полная решимости караулить Эли в сраном коридоре хоть до второго пришествия, но не упустить момент, когда начнётся волшебство под чарующим названием "Сегодняшний Вечер".

[Мать Метели]

Но лампочка помигала и принялась исправно жужжать дальше. Где-то там, далеко, было солнце в зените, и Старый город с его раскалёнными крышами, брусчаткой и пухом.
Помоечная кошка теперь хотя бы знала, где находится Дверь В Лето.


– Слюни подбери, – грубо сказала Берц и уставилась в окно.
Едрить твою налево, мне надоело, как горькая редька, то, что Берц всё время оказывалась на коне! С самого начала дежурным дурачком была только я, а она была права, периодически втирая мне все эти задрочки про секс.
Я вспомнила, как выводила на коленке "здравствуйте, госпожа доктор"... Сидя на унитазе в том же самом холодном туалете, в котором я до посинения тренировалась грамотно подваливать к девушкам... ЭТО – это было другое, другого цвета, вкуса, запаха. И мой экспериментальный "привет" сильно отличался от "здравствуйте, Адель" – прямо скажем, он не выдерживал никакой конкуренции. Зато он просто обязан был закончиться чем-то совершенно особенным, и прямо сегодня. Я поймала себя на мысли, что только тем и занимаюсь, что по-всякому склоняю слово "кончиться".
Эти прогулки в туалет волоклись за мной, словно карма. Впрочем, в мире, ограниченном периметром части с непременными КПП, КТП и шлагбаумами туалет был чем-то вроде общественной гостиной.
Кстати, подобрать слюни – это было самое то. Я по-прежнему не хотела, чтобы кто-нибудь оказался таким же телепатом, как Берц, и начал доставать меня расспросами.
Я по-быстрому отбарабанила какую-то фразу из серии "госпожа-Берц-разрешите-идти" и со всей возможной скоростью ломанулась к заветной двери, а потом несколько часов гуляла в самом дальнем конце коридора, чтобы не столкнуться с Эли нос к носу – тогда бы она моментом догнала, как мне неймётся.
Наконец, вожделенная дверь открылась. Я была начеку, словно охраняла государственную границу и готовилась задержать диверсанта. Берц удавилась бы от злости – если бы видела, что я способна быть бдительной, как рота особистов. Я уже взяла низкий старт, чтобы в нужный момент снова вывернуть из-за угла, как ни в чём не бывало. Для первого штурма у меня был заготовлен целый букет "приветов" на любой вкус и цвет: – и "привет, жизнь прекрасна", и даже "привет, не хочешь потратить кучу бабла?"
Потрогав карман с наличкой в качестве талисмана, я приготовилась к лобовой атаке.
Эли уже шла мне навстречу, как вдруг остановилась и глянула через плечо. Так смотришь, когда на подошву прилипла жвачка или ботинки сообщили, что просят каши. Она согнула ногу в коленке и пальцами тронула свою лодочку из эрзац-кожи.
В этот момент мне показалось, что я сегодня и впрямь напринималась какой-то дряни. На самом деле, предпочтительнее оказалось бы старое доброе ЛСД, чем этот глюк, который вынул из меня душу – да и вставил её тут же жопой вверх.
Грёбаный коридор и жужжащая лампочка отодвинулись куда-то на задний план, словно я была за кулисами театра, и на мою беду там как раз меняли декорации. От лампочки остался только свет, грязно-жёлтый, как моча. Эли держалась пальцами за серую стену и балансировала на одной ноге, проверяя каблук на прочность. Джуд любила такие каблуки – невысокие и похожие на стакан: в них удобно было подолгу стоять на улице или убегать, если выпадала непруха...
И ещё эрзац-кожа была дешёвой. Хотя такие туфли – да и Джуд тоже – не любили дождь.
На Эли, наверное, был халатик, но я видела лёгкое пальто, похожее на кленовый лист.
Она была, как танцовщица, вырезанная из чёрной бумаги, чью фигурку торговец силуэтами выставил на витрину своей лавки вместе с другими тенями.
Чёрно-жёлтый мир продавил реальность – или я продавила её обратно, в чёрно-жёлтый мир, – чтобы попытаться вернуть ту весну, пусть даже вместе с насморком и пустыми карманами. Я хотела вернуть себе Джуд...
– Привет, – оказалось, что Эли была уже рядом.
Всей моей конспирации настала хана.
– Ага, – сказала я, и тут же мне захотелось провалиться сквозь пол и лететь до самого подвала.
Да уж, стоило тренироваться до посинения, чтобы из всего словарного запаса выудить слово из трёх букв! Хуже могло быть только, если бы этим словом оказалось что-то поядрёнее.
– Ага – это значит: "привет и тебе, о бледнолицый брат мой"? – она засмеялась и ещё раз покачалась на каблуке, сосредоточенно глядя в потолок.
– Да. Прости, – я не поняла ни черта, что она хотела сказать – отупение принимало какой-то угрожающий размах. Можно было радоваться только тому, что общение с Адель не прошло даром.
– Так идём? – спросила Эли – и сама взяла меня под руку.
Я мечтала, чтоб чёртова лампочка в сетке, наконец, перегорела – и исчез бы свет, который ощутимо пах старыми газетами. Я хотела любой ценой вырваться из этого мира ветхой чёрно-жёлтой фотографии – только на этот раз вырваться оттуда вдвоём.
Чёрно-желтый мир не мог закончиться чем-то приятным. Он по определению был всего лишь помойкой. Но мы с ней шли вперёд, туда, к брусчатке и крышам, к городу, где существовало что-то иное.
Когда-то я никого не пускала в свою жизнь. Кроме Джуд.
Если бы она захотела в неё войти.
Сейчас я загнала бы её туда пинками. Джуд была где-то далеко – но я не собиралась снова тянуть кота за яйца и отказываться от второго шанса.
КПП мы миновали под молчаливое одобрение наряда. Всё, теперь можно было гарантированно сказать, что по возвращении меня ожидает куча вопросов, головомойка, промывка мозгов и, как закономерный итог, расстрел на месте.
С вопросами не подвалит только ленивый, головомойка под кодовым названием "волшебный пендель" прилетит от Берц, промывку верхней чакры возьмут на себя особисты. А потом на сцене по всем законам жанра просто обязан появиться полковник Вудстоун собственной персоной. За неимением всей этой шняги я с полной уверенностью имела право считать, что это дурацкий сон.
На улице вечерело. Старый город остывал – медленно, как чайник, накрытый ватной куклой. Тепло волнами шло от стен домов, от мостовой, оно затаилось в узких улицах и надеялось прятаться там до рассвета.
Навстречу нам изредка попадались горожане, которые шли приятно провести вечерок в пивной. Эли по-прежнему держалась за мой локоть. Я чуяла её тонкую руку – и чуяла, что все до единого встречные видели, как она держалась за мой локоть. Заходящее солнце золотило шпили, кое-где ещё летели какие-то остатки пуха, а я шла по главной улице Старого города, и под руку меня держала самая красивая девушка на свете...
– Куда мы идём? – с любопытством спросила она. – В эту твою кофейню?
– Думаю, да, – конечно, для начала я хотела погулять с ней, и погулять как можно дольше, но, раз уж она упомянула про кофейню, не оставалось ничего другого, как согласиться.
– Может, расскажешь что-нибудь? – сказала Эли.
Вся моя бравада испарилась за пару секунд. Кажется, я даже слегка пригнулась, словно надеялась стать менее заметной, – потому, что я понятия не имела, что ей можно рассказать.
Чёрт подери, я не умела травить нормальные человеческие байки и не помнила ни одного анекдота. И ещё я до смерти боялась облажаться.
– Например? – осторожно спросила я.
– Даже не знаю, – она задумчиво навертела на палец прядь волос и сунула кончик в рот. – Что-нибудь интересное, Ева. Полагаю, уж у тебя-то в жизни должно быть полным-полно интересного.
Я похолодела. По ходу пьесы, разговор выруливал как раз туда, куда я больше всего боялась – и о чём меня предупреждала Берц со своей грёбаной прозорливостью.
– Да брось, – мрачно сказала я. – Что у меня может быть интересного.
– Ну, – Эли задумалась. – Что-то ведь побудило тебя попасть туда, куда ты попала?
Я помолчала. То, что побудило меня попасть сюда, носило имя мистера Шэдоу – правда, ей не обязательно было об этом знать.
– Например, патриотизм, – продолжала она, как ни в чём не бывало. – Ведь это прекрасно! Не важно, что именно ты делаешь – важно, что ты делаешь это для блага государства и национал-монархизма в частности.
– Не важно, – подтвердила я, как попугай.
– Или романтика, – Эли уже неслась дальше. – Не важно, какое чувство способствовало тому, что теперь ты служишь во внутренних войсках. Мне говорили, что это ребячество...
– Кто говорил? – брякнула я.
– Друзья. Родители, – сказала она. – Но, даже если и так – что с того? Скажи, разве всё это становится менее романтичным?
Не знаю, что было романтичного в том, чтобы просто делать то, что умеешь, и при этом делать это хорошо, не вынося себе и людям мозг. Кроме того, я не видела никакой романтики в том, где был мой большой козырный интерес – в виде вполне осязаемого банковского счёта.
Видать, я как-то не так понимала слово "романтика". Для меня это были открытки с ангелочками, кружева, ленточки и вот эта самая прогулка.
Впрочем, похоже, романтикой каждый называл не то, чего видел в жизни вагон и маленькую тележку, а совсем наоборот. В её жизни были и открытки, и цветы – были, наверняка, и рождественские ёлки каждый год, и снежные фонари, и какао в постель в день рождения, и прогулки по саду под луной под пение соловья. Она лезла во всю эту кашу, что творилась в нашей части, затем, чтоб получить то, чего у неё не было раньше – она могла себе это позволить. Ей надо было заботиться о маникюре, одежде, внешности – и об ощущениях, которые она хотела словить в этой жизни, они были сродни кайфу от наркоты, изменяющей реальность, – но никак не о счёте в нейтральном банке.
Честно, мне было почти насрать. Каждый выбирал для себя, и никто не был виноват в том, что ей повезло заполучить в папаши полковника, а мне не повезло выколачивать наличку в грязных подворотнях мегаполиса. В этом мире всегда кто-то выигрывал, а кто-то в этот же самый момент валялся на заблёванном полу и готовился сдохнуть.
– Да, наверное, это романтично, – наконец, сказала я. Мне на хрен не упёрлось спорить с ней – я ловила свой кайф, и ничто не должно было этому мешать. В том числе и разговоры на темы, от которых она была далека, как земля от неба.
– Ну, Ева! – Эли надулась. – Так нечестно. Ты просто соглашаешься и всё. Ни за что не поверю, что тебе так уж нечего рассказать.
О, да, конечно. У меня было что рассказать. Массу неудобоваримых историй, которые, ручаюсь, не очень-то вязались с её представлением о романтике.

[Мать Метели]

– Ну, не то, чтобы я была совсем уж зануда, – сказала я.
– Но выглядеть ты начинаешь, как зануда, – упрямо подначила она.
– Я просто не знаю, о чём бы нам поговорить, – я решила быть честной. Почти. – Ничего, если я признаюсь, что растерялась?
– А почему ты растерялась? – с любопытством спросила Эли.
– Потому что я всегда теряюсь в обществе красивой девушки, – это даже была правда.
– Ну, Ева! – снова сказала она и покраснела.
– И – потом, откуда я знаю: может, у тебя тоже есть какие-нибудь правила? – я вспомнила все правила, которые нагло впёрлись в мою жизнь за последнее время.
– Что значит – тоже? – удивилась Эли.
– Ничего не значит, – успокоила я, ругая себя на все корки. – Просто слово, от балды. Скажи, как и о чём ты хотела бы поболтать. Или, наоборот, не хотела бы.
Кто-нибудь другой тут же заметил бы, что ничего не бывает просто так. И я даже знала, кем бы мог быть этот другой. Но она не заметила.
– Что ты, Ева! Какие правила? – звонко рассмеялась Эли. – Как тут можно говорить о правилах, ведь мы же не при дворе. Ты и я – мы просто разговариваем, ведь так?
– Так, – согласилась я.
Тут можно было говорить о правилах. Мало того, похоже, мне уже нужно было говорить о правилах. Соскочить с них оказалось сложнее, чем бросить курить. И соскакивать отчего-то уже не хотелось...
Пока что я не понимала, про что мы говорили вообще. Это был не полноценный разговор, а слова, надёрганные, не пойми, откуда, и не пойми, для чего. Мы перебрасывали их, как мяч, но я, хоть убей, не могла уловить смысла.
И тут оказалось, что, кроме правил, я начинаю ждать от неё неизвестно какого смысла...
Её словам не нужен был смысл. Не ну-жен! Она просто должна была говорить хоть что-то – этим своим голосочком, который заставлял волноваться плоть. Так я думала всего только минуту назад, и час назад, а вчера я отдала бы что угодно, чтобы услышать это её "Что ты, Ева..."
А теперь я думала, сколько же всего, оказывается, может случиться за минуту.
Прямо перед нами начиналась Больничная – и где-то там была сосновая дверь кондитерской, от которой пахло мокрой верфью и морским ветром.
– А, между тем, я уже проголодалась, – весело объявила Эли. – Надеюсь, до твоей кофейни не очень далеко?
– Не очень, – успокоила я. Похоже, мне только и оставалось, что перебрасывать ей назад какие-то слова из её же фраз.
Но Эли не обратила на это внимания.
– Ты такая милая, – сказала она и пальцами коснулась моей руки – чуть ниже рукава.
У неё тоже были мягкие пальцы. На этом месте я ожидала, что просто умру – ожидала все те две секунды, в течение которых её рука скользила по материи комка. И вот две секунды кончились – и ничего не происходило. Меня просто держала под руку очень красивая девушка. Одна очень красивая девушка.
Одна из.
Впереди была дверь кондитерской, и оттуда уже доносился запах кофе и свежей выпечки. И тут я поняла, что просто умру, но чуть позже: когда войду в эту дверь вместе с Эли.
Она была прекрасная, словно ангел. Она позволяла ухаживать за собой, брала меня под руку и, может быть, даже позволила бы поцеловать себя прямо тут, под газовой лампой с зеленоватым светом, и прямо этим вечером.
А я зачем-то замедлила шаги и даже не смотрела на знакомую дверь.
– Сюда? – с любопытством спросила Эли, разглядывая потемневшую вывеску.
– Нет, – сказала я. – Немного дальше.
– Я думала... – разочарованно начала она.
– Ну, ты же не хочешь сидеть в сраной дыре с тараканами, грязной посудой и всякой швалью по соседству? – спросила я как можно непринуждённее и переложила её руку на пару сантиметров выше.
Мы прошли мимо. Дверь грустно смотрела на меня, безмолвно упрекая в несправедливом поклёпе, – а я лихорадочно пролистывала в голове близлежащие улочки на предмет какой-нибудь ещё кофейни или ресторанчика. Другой кофейни или ресторанчика.
На порог вышел хозяин и стал зажигать фонарь над входом, хотя было ещё совсем светло.
– Хорошо, – согласилась Эли и передёрнула плечами. – Не выношу шваль.
– Да. Я тоже, – на автопилоте сказала я, думая о своём.
Меж домов струилось тепло. Встречные, наверное, всё ещё смотрели на нас – точнее, на неё. А я всё ещё пыталась найти смысл – хотя бы в небольшом обрывке разговора. И не находила...
Маленький ресторанчик обнаружился неподалёку, мы сели за столик, и, в ожидании заказа, снова стали перебрасывать слова, как мяч – словно я привела её в спортзал. Я не слышала и половины – она сидела спиной к окну, за которым ещё вовсю пылало закатное небо, и снова походила на фигурку, вырезанную из чёрной бумаги хитрым торговцем тенями...
– К одиннадцати мне нужно быть дома, – с сожалением сказала Эли, оглядываясь на окно.
– Одиннадцать не так уж и скоро, – я попыталась по цвету неба определить время. Закат тянул максимум на восемь.
– Здорово, должно быть, возвращаться в часть, – проговорила она с лёгкой завистью. – А не домой.
– Возвращаться в часть? – я снова повторила кусок её фразы – как заведённая.
– Знала бы ты, какая тоска дома, – пожаловалась Эли, и положила подбородок на скрещенные пальцы.
– Правда? – вопрос был чисто риторическим.
"Знала бы ты, какая веселуха в расположении", – тут же подумала я с мрачным сарказмом.
– Ужас, – на полном серьёзе подтвердила она.
По ходу дела, понятие ужаса у меня тоже было другим. Наверное, ей бы показался романтичным и наш сортир, и дверца с вентилями, возле пола, куда прятали бутылки из-под самогона, когда выкидывать их в другое место было лень или некогда, и толпа чумного от алкоголя народа – и даже чёртов фонарь возле котельной. Короче, романтичным Эли считала всё, что было не похоже на её дом – и то, что ей не нужно было делать в силу необходимости. Наша часть была просто сплошной романтикой – только по той причине, что она не проводила там двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.
Что-то явно не клеилось. Но я обязана была не дать разговору завянуть – даже если он и превратился в почти бессмысленное перебрасывание словами.
– Ведь ты же не думаешь, что я говорю какую-то чушь? – наконец, немного раздражённо спросила Эли. По ходу пьесы, будь она не так хорошо воспитана, помахала бы у меня перед носом растопыренной пятернёй, проверяя, что со мной.
– Конечно, нет, – бессовестно соврала я – и не почувствовала ничего.
Да, она говорила какую-то чушь. Ей и не надо было читать мне научную лекцию. Все умные разговоры могли идти лесом, пеньками и мелкими перебежками. Девушка с фигуркой танцовщицы из лавки торговца грёзами могла позволить себе нести полную ахинею.
Да только я уже, похоже, не могла позволить себе просирать время ради чуши – даже если это и была чушь, сказанная ею. Дело упёрлось не в умные разговоры. Дело упёрлось в то, что мне нужна была Джуд.
Но это была не она.
И... я уже перестала хотеть Джуд: она принадлежала чёрно-жёлтому миру старых газет, выкинутых на помойку.
И это была не Адель...
Я сидела напротив Эли и понимала, что обрадовалась бы, если бы сейчас небо показывало что-то, хотя бы отдалённо напоминающее одиннадцать часов. Чёрт подери, я не умела разговаривать, перебрасываясь словами через стол, словно это была игра в пинг-понг. Я хотела разговаривать о дерьме, называя его дерьмом. Соблюдать дурацкие правила, которые уже требовалось записывать на бумажке – так много их развелось. Считать прикосновение чем-то недосягаемым – и держать строго сорок сантиметров до милой руки. И ещё получать фиолетовые каракульки, от которых внутри становилось тепло.
...А потом я пила кофе, и он казался мне помоями, хотя стоил, как целый обед из трёх блюд в простенькой столовке для работяг.
– Ты худеешь? – оказалось, это адресовано мне.
– Нет, Эли, – мягко ответила я, словно передо мной был ребёнок, которого надо было выгулять и сдать обратно в целости и сохранности. – С чего ты взяла.
– Тогда возьми пирожное, – предложила она.
Прямо под мой нос скользнула плоская вазочка, пёстрая, как корзинка цветочницы. Здесь не было только квадратиков шарлотки с корицей, которая в тот раз так понравилась Адели. Я даже не удивилась. Тогда – это было тогда. Тогда шёл дождь, была шарлотка и зелёный свет гудящих газовых ламп. Сейчас солнце ещё золотило шпили, в чашке осталась кофейная гуща слоем толщиной с палец, и на столе стояла уютная лампа с абажуром, перевязанным коричневой бархатной ленточкой.
И было ещё одно "тогда", – в котором существовала тарелка со столовскими пирогами и пузатый чайник с красной надписью на боку.
– Пойдём? – я положила несколько купюр в папочку, которую принёс официант. Она была коричневая и тонкая. Просто согнутый пополам лист картона, обтянутый кожей...
– Что ты, Ева! – удивилась Эли. – Похоже, ещё не так поздно.
– Пройдёмся, – сказала я и встала.

[Мать Метели]

Над Старым городом ещё пылал закат. Откуда-то доносились звуки музыки: кто-то играл на скрипке, и мелодия уплывала к шпилям и в ясное вечернее небо.
– Кажется, скрипка? – спросила Эли.
– Наверное, – равнодушно согласилась я.
Она заткнулась. Не знаю, но, по-моему, только дурак бы не понял, что что-то не срослось и не склеилось. И мне было уже наплевать.
Она снова держала меня под руку, а другой рукой касалась тёплых стен. Было ещё одно "тогда", в котором это делала Джуд. И теперь прошлое-помойка, которое я за каким-то хреном так старалась вернуть, со всей дури приложило меня мордой о землю.
Звуки скрипки плыли вверх, к закату, они накатывали волнами, как вода на прибрежный песок, и вся эта канитель была золотисто-коричневого тёплого цвета – и песок, и волны, и закатное небо. И стена кафедрального собора, которая выросла невдалеке. Мне показалось, что я чувствую запах сырого кирпича, нагретого солнцем – но это был всего лишь глюк.
Я не могла вернуть то самое "тогда", в котором пахло этим тёплым кирпичом, как бы ни хотела.
Я не могла вернуть даже вчерашний день, – в котором я сделала бы всё, чтобы теперешнее "сейчас" было другим.
– Зайдём? – спросила Эли.
Я побежала бы туда бегом – да только в этот раз меня там ничего не ждало.
– Пожалуй, – всё-таки ответила я.
– Ты ведь не думаешь, что я страшный безбожник? – зачем-то сказала она.
– Не думаю, – если честно, мне было без разницы.
– Ты странно выглядишь, – всё-таки отметила Эли. – Похоже, я не ошибусь, если предположу, что безбожник – ты?
– Почему? – тупо спросила я.
– Скажем так: видно, что ты не веришь, – авторитетно заявила она.
Что ж, я не верила, в этом Эли была совершенно права. Не верила в машину времени, в космических пришельцев, в чудо – и в то, что можно вернуться хотя бы на полдня назад.
В соборе было пусто и тихо. На отполированной скамье лежал маленький коричневый молитвенник. Мне захотелось схватить его и шваркнуть в витражное окно, рассадив стекло на тысячу разноцветных кусков...
– Похоже, молитвенник? – сказала Эли. Эли Вудстоун, чёрт бы её подрал.
– Похоже, – согласилась я.
– Должно быть, забыл кто-то? – равнодушно предположила она.
– Должно быть, – я говорила всю эту лажу, словно заводной робот из магазина игрушек.
Маленький коричневый молитвенник, такого же тёплого цвета, как деревянные скамьи для прихожан. Я всегда ожидала, что под пальцами он окажется гладким, как дубовая скамья – а он на самом деле был чуть шершавым и слегка тёплым. Ещё хранящим, видать, тепло руки женщины с прозвищем Ад.
Даже сейчас.
– Зачем он тебе? – удивилась... чёрт возьми, Эли, её зовут Эли. Оказывается.
– Просто так, – ответила я. – Не парься.
И тут же я снова забыла, как её зовут. Таким манером в самом ближайшем будущем я рисковала запросто забыть и своё собственное имя, а потом под фанфары загреметь в комнату с мягкими стенами.
"Эли, Ковальчик, просто Э-ли. Её зовут Эли Вудстоун, и ты ещё вчера больше всего на свете хотела пройтись с ней под ручку по главной улице, или нет?"
– Вчера хотела, – вслух сказала я.
– Что? – переспросила она. – Хотела что?
– Не что, – пояснила я. – А когда. Вчера.
Совсем рядом были её глаза, такие большие и синие, словно она закапывала туда чернила, честное слово. Никогда и ни у кого я не видела таких глазищ. И сейчас в них плескалось непонимание, словно она была святым отцом, который шел себе своей дорогой, размышляя о тщете всего сущего – и вдруг неожиданно вляпался в навозную кучу.
Но мне было уже насрать, что там происходило с этими её глазищами. Вчера было вчера, а завтра будет завтра. А сегодня и сейчас мне до одури хотелось взять этот молитвенник, – и увидеть там сложенную вдвое записку на бумаге в фиолетовую клеточку...
Хотя это был совершенно другой молитвенник, неизвестно кем забытый тут после вечерней мессы...
– Ни за что не поверю в твою набожность, – весело сказала Эли.
– Ладно, – согласилась я. – Не верь.
– Ты так быстро сдаёшься? – прищурилась она.
– Ага, – подтвердила я.
Мне было уже по барабану, что говорить, как говорить, сдаюсь я, не сдаюсь, нравлюсь ей, либо она просто проводит время, которое растянулось, как карамель, в этом расплавленном летним солнцем городе.
Мне больше всего на свете хотелось, чтобы произошло чудо.
Сзади скрипнула дверь. На пороге стояла девочка со скрипичным футляром в руках и в платье в большой белый горох. Она увидела нас и попятилась.
Когда-то мне тоже было тринадцать лет. И у меня тоже было платье в горох, только горошины были слегонца поменьше. У меня даже была скрипка. Только я никогда не носила очков.
Зато очки были у докторши.
А молитвенник был у нас один на двоих, и, наверное, Бог, сидя где-то там, на облаках, укоризненно качал головой всякий раз, как только мы снова использовали этот молитвенник в качестве почтового ящика.
А девочка в гороховом платье шла по проходу к нам, и я понимала, что это её молитвенник, и что чуда не будет, – потому что дуракам вроде меня не полагается никаких проклятых чудес.
– Это твоё, дорогая? – в голосе Эли было столько сахара, что мне показалось, что теперь долго не смогу раскрыть рот, словно сдуру попыталась прожевать огромный кусок пчелиных сот, полных мёда, и воск намертво залепил мне всю челюсть.
– Нет, – девочка остановилась и прищурилась. Похоже, очки ей не очень-то помогали.
– Нет? – удивилась Эли. – А чей же?
– Не знаю, – тихо сказала девочка. – До свидания.
Эли промолчала.
– До свидания, – сказала я.
Эли посмотрела на меня так, словно я начала срывать с себя одежду.
– Ну, давай, скажи: "Ты умеешь быть вежливой", – подначила я.
– О, да, – она засмеялась. – Несомненно.
Она просто засмеялась. Просто. Ну, конечно, не так, как ржали мы с Джонсон, заставляя оконные стёкла опасно дрожать. Но это и не были ветряные колокольчики, или что там ещё – никакая эта романтическая розовая чушь, которая накрыла меня вчера, словно я от души затянулась сигаретой с травой.
– Однако, да. Я умею быть вежливой, – надо было завязывать с этой канителью. Я подала ей руку.
– Может, почитаешь на ночь? – саркастически сказала она.
– Полагаешь, надо? – осведомилась я.
– Моим королевским приказом просто таки велю, – где-то там, глубоко у неё в мозгах, видать, завертелся червячок, который шептал "что-то не то", но она по инерции ещё продолжала шутить.
Что "не то", не могла до конца понять даже я.
Куда там было додуматься червячку, который жил на задворках мозгов этой девочки, похожей на фарфоровую куколку... очень красивую, наверное, фарфоровую куколку.
Если бы не одно это слово – наверное...
Ведь вчера – это было вчера.
А сегодня и сейчас я вспомнила, что на дух не переносила фарфоровых кукол. И ни разу не подходила поближе к лотку торговца тенями.
Ведь я мечтала о собаке и о снежном шаре.
– Полагаю, надо, – сказала Эли и протянула мне злополучный молитвенник.
– Ты хочешь заставить меня поучаствовать в краже? – осведомилась я.
– Почему бы и нет? – она подмигнула. – Зато твои шансы на спасение души значительно увеличатся. Ни за что не поверю, если ты скажешь, что у тебя в роте целая куча Библий и всякого такого.
– На кой чёрт мне нужна куча Библий? – поинтересовалась я.
– Хотя бы затем, чтобы не чертыхаться в церкви, Ева, – строго сказала она.
– У меня было... всё, что надо, – сказала я.
Тишина стояла такая, что, казалось, урони я булавку, и она грохнулась бы на пол, как хорошее бревно. Девочка со скрипкой оставила дверь приоткрытой, и оттуда падал луч света, оранжевый, словно апельсин. Он падал на скамьи, и они светились, а мне казалось, ещё чуть-чуть – и на них выступит смола... если, конечно, она могла выступить из дерева, из которого их когда-то сделали.
– Было? – спросила Эли – видать, просто для того, чтобы не молчать и спросить хоть что-нибудь.
– Было, – сказала я и положила молитвенник ровнее. Будто тому, кто хоть когда-нибудь притащится за ним, было до опупения важно, чтоб он лежал ровно, как учебник перед отличником.
Ровно-ровно, прямо-таки по линеечке...
Из-под коричневой обложки высовывался краешек какой-то бумажки. Или записки. Или не знаю, чего, с фиолетовыми клеточками, и моё сердце остановилось, а потом галопом понеслось вперёд, словно необъезженный скакун.
– Есть, – поправилась я и спрятала молитвенник в карман.
Эли вопросительно глядела на меня снизу вверх. Такая маленькая, хрупкая, и, наверное, красивая.
Наверное.
Ядрёный корень, я больше не хотела думать ничего из серии "наверное". Все эти "наверное" выбрали свой лимит на тучу времени вперёд. А на тему "нет" я подумала только что, и на это не потребовалось так уж много времени.
Зато я хотела размышлять на тему "да" – да, мне страшно хотелось вытащить записку и потрогать буквы пальцем, чтобы убедиться, что это не мираж, а ещё больше всего на свете мне хотелось прочесть маленькие милые каракульки, выведенные фиолетовыми чернилами. Хотя я и так знала эти слова наизусть.
"Спокойной ночи", – писала Адель.
Я повернулась к Эли, мысленно умоляя её заткнуться и не говорить больше ничего. До меня вдруг резко дошло, что, если она произнесёт ещё хоть слово про этот молитвенник, я заору, словно меня режут на куски.
– У меня есть всё, что надо, – сказала я.

tbc

[ddodo]

Мать Метели Пиши, аффтар...

[Мать Метели]

Глава 11

– Ну-ка, дочка, – бодро сказала Берц, – подь сюды.
Под головой у Берц была подушка, поставленная на попа, а на груди стояла эмалированная утка, с успехом игравшая роль пепельницы.
Я осторожно приблизилась, тормознув метра за два, потому что совершенно справедливо опасалась схлопотать промеж рогов. И это был бы точно не кулак, а что-нибудь похлеще. Честно говоря, я боялась получить в лоб чем угодно, от пузырька и до утки включительно.
– И как оно? – ехидно спросила Берц, со вкусом затянувшись. В палате запахло вишней.
– Вечер хороший, госпожа лейтенант. Тепло, – невинно сказала я, позабыв, что лейтенанта лучше засунуть куда подальше. Однако Берц сдержалась.
– Хороший, Ковальчик. Был бы. Если б ты варежку не разевала на кого ни попадя, а слушала, что тебе говорят, – проворчала она.
– Я на слух не жалуюсь, госпожа Берц, – весело сказала я – и пальцем погладила коричневую книжечку в своём кармане.
– Ушами слушала, а не жопой, – с чувством добавила она.
– Жопой тоже удобно. Не слышишь половину. А то матюгаться моду взяли, невозможно прямо, – невозмутимо сказала я.
– Прочистку слуховых аппаратов – с мозгами заодно – позже обсудим, будь спок, – мрачно пообещала Берц. – Ну, так, как оно?
– Да никак, – с неожиданным облегчением сказала я. Точно мне позарез требовалось вывалить это кому угодно, и чем быстрей, тем лучше. А тут подвернулся случай в лице Берц, хотя сейчас она запросто могла составить конкуренцию рою разъярённых пчёл.
Но мне было всё равно. Я готова была подскочить и в порыве чувств чмокнуть её в макушку – правда, подозреваю, за такую вольность она вколотила бы меня в пол по самое не балуйся.
"Наплевать", – подумала я с философским спокойствием. Она могла смотреть на меня, словно огнедышащий дракон, она могла запустить в меня первым из того, что попалось бы под руку. Но молитвенник так и остался бы лежать в моём кармане – вместе с запиской в фиолетовую клеточку.
– Что ж так? – с иронией спросила Берц. – Поди, рожей не вышла? Для полковничьей-то дочки?
Странное дело: минуту назад она готовилась порвать меня в клочки, а потом потоптаться на них для верности. Сейчас в её иронии сквозила даже какая-то обида.
– Нет, госпожа Берц, – ответила я. – По ходу дела, она рожей не вышла.
– Да ты гурман, Ковальчик! – слегка удивилась Берц. – А что так, если не секрет? Просвети старуху.
– Фуфел это – полковничьи дочки, – со знанием дела сказала я, словно только тем и занималась, что проводила экспертизу родственников всего офицерского состава оптом, включая четвероюродных сестёр и прабабушек, мирно почивших на кладбище.
У Берц стало такое лицо, словно она еле сдерживалась, чтоб не покрутить головой.
– Или молодость бурную светанула? – с пониманием сказала она тоном ниже. – Барышня-то чистенькая больно.
Я хмыкнула. По ходу пьесы, не факт, что такие байки произвели бы на мисс Вудстоун эффект разорвавшейся бомбы или дамы, громко испортившей воздух на приёме. Я вполне себе думала, что с её приморочками на романтике я могла бы гордо выпятить грудь, вывалить ей всё, что можно, и иметь в итоге сокрушительный успех. Особенно обладая подвешенным как надо языком. Если бы не было этого "но", которое, оказалось, засело у меня в башке, словно навязчивая идея.
Я даже выяснила, чем было это "но": мне нужен был смысл и правила, а всё остальное могло катиться куда подальше.
– Чё зубы скалишь? – спросила Берц и выкинула докуренный до фильтра бычок в утку. Раздался звон.
– Не мне, помойке, чета, – закончила я мыслю и улыбнулась во всю челюсть.
Берц поразмыслила, водя по губам жёлтым от никотина пальцем.
– Да и хрен бы с ней, – оптимистично сказала она.
– С помойкой? – спросила я с невинным видом.
– Мастер ты нёбо языком чесать, как я погляжу, – устало сказала Берц. – Проваливай, что ли, Ковальчик, а то точно схлопочешь. Не за полковничиху, так за зубоскальство.
– Куда проваливать-то? – простодушно спросила я.
– Куда-куда... Попой чистить провода! – тут же рассвирепела она.
– Так точно, госпожа лейтенант! – выпалила я уже по дороге в коридор.
О дверной косяк с жестяным звоном радостно грянулась утка, рассыпая на лету пепел и окурки.
– Лейтенанта в жопу засунь, мать твою! – донеслось до меня, и дверь захлопнулась.
Всё так же гудела под потолком полудохлая лампочка – судя по всему, родственница той самой лампочки из коридора, где была Дверь В Лето, и где я отиралась добрых полдня. Только теперь я точно знала, что эта Дверь оказалась на деле голимой заманухой.
Я непонятно за каким чёртом ломилась в неё, расшибая башку о бетонную стену – хотя на самом деле передо мной не было двери. Не было даже стены. Зато имелся целый мир.
Я стояла здесь и сейчас, всего-то менее чем через сутки, и слушала то же самое жужжание лампочки – и не могла понять, какой дьявол заставил меня гнаться за иллюзией, которая – теперь я знала – на деле не упёрлась в хрен. Нельзя сказать, что она не стоила ломаного гроша: возможно, она стоила гораздо больше, да вот только платить за неё суждено было не мне.
И ещё я знала, что чудеса всё-таки бывают. Даже для таких дураков, как я.
И мне хотелось петь, оттого, что я поняла всё вовремя.
В кармане у меня лежал молитвенник: я извлекла записку, прочла это её милое "Доброй ночи" – и пальцем повозила по шершавым чернильным буквам. "Я никогда не смогу забыть... Я смогу только забить", – когда-то сказала Адель. А я шла тогда – и мечтала попасть под машину или схлопотать пулю в лоб от какого-нибудь очередного народного мстителя. Видать, этим вечером она тоже смогла забить. И спасла меня, сама того не зная...
...Ведь обламываться – это больно...
И ещё мне почему-то показалось, что она всё-таки сможет – забыть...


Передо мной снова маячила дверь – на сей раз самая обычная дверь, за которой была комнатка с двумя окнами, альбом-монстр, может быть, ещё чайник с красной надписью и столовские стаканы. И совершенно точно была Доктор Ад.
– Как твоё свидание с мисс Вудстоун? – конечно, тут же спросила Адель.
– Она милая, – храбро сказала я и посмотрела ей прямо в глаза. – И всё. Конец истории.
– Хорошо погуляли? – невинно поинтересовалась она.
– Наверное, – я даже не знала, как ответить, да или нет.
Что она хотела услышать, чёрт подери?! Что я – тупая дура, которая повелась на замануху, как овечка, на верёвочке идущая за миражом? Что мираж, в отличие от обычных миражей, существовал на самом деле – да вот только мне теперь почему-то было нужно совершенно другое?
– И – да: я получила записку, – я свалила всё в одну кучу.
– Так и знала, что ты зайдёшь в собор, – Адель не выглядела расстроенной.
– Откуда? – удивилась я.
– Просто знала. И всё, конец истории, – передразнила она меня. И вдруг неожиданно добавила: – Между прочим, я нашла штаны.
– Какие штаны? – тупо спросила я.
– В клеточку, – я решила было, что она прикалывается, как вдруг увидела клетчатые брюки, переброшенные через спинку стула.
В окне пылал закат – уже следующего дня. Он дробился в окнах и отсвечивал от этой фигни на верхушке шпиля где-то далеко на крыше... На крыше...
– Помнится, кто-то звал меня в романтический вояж во-о-он туда, – хитро сказала она и махнула рукой в сторону окна. – Надеюсь, не страшно, если я покажу пальцем?
Всё было верно. Был закат, на горизонте не маячило ни облачка, зато впереди маячила крыша с забавным балкончиком. Куда мне так хотелось залезть – с кем-нибудь вместе. И этот кто-то стоял рядом со мной. Да вот только ко мне снова подвалила измена.
– Может, ну её, эту крышу? – осторожно сказала я.
Можно было дать на отсечение правую руку или ногу, или даже мою чёртову тупую башку, – но я прямо кожей чувствовала, что на сей раз рядом с ней будто бы шарахнули об пол графин с кипятком. Мне захотелось выброситься из окна – или ударить себя изо всех сил по морде. Это заслужила я, но никак не она.
– Пальцем – не страшно. Зато я боюсь, – торопливо сказала я, чтоб её отпустило.
– Боишься? – переспросила она.
– Крыша – это опять мечта, пусть и маленькая, и совершенно левая, – пояснила я, как могла. – Вдруг она тоже окажется миражом? И в итоге только и останется, что сказать "конец истории"?
– Ты боишься, что она выскользнет у тебя из-под ног? – с облегчением спросила Адель.
– Как намыленная, – подтвердила я, и мы засмеялись.
Она поняла меня с полуслова. Мы просто шутили. И был закат за окном, кусками горящий в раздробленном стекле – такое оно было кривое и косое, – и был вечер, и ещё за пределами КПП был целый мир, который точно не канал на "конец истории".
– Есть идея, – я решилась.
– И? – она снова повторяла это моё "И?" – теперь, наверное, для смеха. Или просто нахваталась от меня всякой словесной лабуды.
– Может, всё же оденешь их? – я показала на штаны.
Адель отошла к шкафу и открыла дверцу. Та вполне могла сойти за перегородку. Я деликатно отвернулась.
– Что теперь? – через пару минут сказала она, скрипнув дверцей.
– А теперь мы просто выйдем из периметра и пойдём на закат, – она смотрела на меня и улыбалась, а в её очках отражались крошечные блики.
– Хорошо, – легко согласилась Адель. Видать, её не очень-то волновали подробности. Впрочем, меня они волновали ещё меньше.
За окнами остывал Старый город – город флюгеров, кофе и тысяч иллюзий, которые могли и должны были воплотиться в жизнь.
– Знаешь, я тоже не горю желанием больше слышать это "конец истории". И говорить, кстати, тоже, – сказала она, и её тёплые пальцы нежно, но сильно сжали мне руку. – Поэтому ну её, эту крышу. К чертям.
Первой через пост прошла она, в этих своих штанах, которые казались мне невообразимо дурацкими, но такими милыми.
Раньше мне грозило небо в клеточку, сейчас я, словно манны небесной, ждала клетчатых записок... Похоже, клеточки в моей жизни действительно играли какую-то далеко не последнюю роль...

[Мать Метели]

Мы шли и шли всё дальше, к закату – а закат убегал прочь. Сначала солнце пряталось за шпилями и коническими крышами, потом высокие дома кончились, и наступила очередь предместья. Солнце уже вовсю цеплялось на черепичные крыши маленьких домиков, а потом скрылось за ними совсем. Вокруг был тёмный город, редкие прохожие расползались по домам, и вскоре мы остались с городом наедине – не было ни людей, ни машин, а вверху, над нами, вылезли любопытные звёзды.
Я не помню, про что мы говорили. Наверное, про всё сразу. И мне совсем не хотелось фильтровать базар – если честно, мне попросту надоело это делать.
Похоже, мы сделали большой круг и теперь возвращались в часть. У меня не было увольнения, но почему-то казалось, что даже целая неделя нарядов на отскребание очек от дерьма – это полная фигня по сравнению с волшебством, которое происходит с нами сейчас. На сей раз "сегодняшний вечер" не оказался фуфлом.
– Уже ночь, – поправила меня Адель.
– Прорвёмся, – оптимистично сказала я, надеясь, что наряд по КПП не настолько бдителен. В качестве варианта номер два был забор.
– Надеюсь, мы не напоремся на патруль, – её спокойствию можно было позавидовать.
– Я пошла бы с тобой в разведку, – в шутку сказала я.
– Я не хочу в разведку, – тоже в шутку ответила Адель. – Я просто хочу идти и разговаривать. И не думать про патруль.
– Не гневи небеса, с твоими-то нервами, – авторитетно заявила я. – К тому же, со мной была куча подобных историй, и я малёк психовала. А ты не психуешь.
– Расскажи мне что-нибудь, – попросила она.
"Что-нибудь" выглядело довольно расплывчато. Под это слово можно было подогнать что угодно, от стандартной криминальной хроники со мной в главной роли – и до сентиментальных воспоминаний розового младенчества.
Но розовое младенчество тоже могло идти в пень...


Со мной действительно случалась куча историй, в которых фигурировал ночной город, хищные стаи полицейских машин и карманы, в которых гулял ветер. Я даже помнила одну такую историю. До кучи в ней присутствовал небольшой пакет с товаром – и мой компаньон с полным отвалом башки. Впрочем, полный отвал башки в тот вечер случился у нас обоих, иначе мы бы не рискнули проделать настолько стрёмный опыт: по ночам лучше всего было спать под собственным одеялом, этого не знали только грудные младенцы и люди, которым всё было по барабану.
Мы с Ником и с пакетом порошка пёрли откуда-то из полной жопы, когда, к своему удивлению, обнаружили, что подземка закрылась.
– С чего бы это? – равнодушно спросила я, подивившись собственной уравновешенности.
– Посмотри на часы, – от Ника прямо-таки веяло философским спокойствием. Стрелки часов перевалили за двенадцать.
До моей халупы было примерно пара-тройка часов ходу быстрым шагом, до его конуры мы бы не добрались и за всю ночь.
– Нет даже нескольких монет, – подвёл итог Ник, вытряхнув из карманов только табачные крошки.
– Лови такси, – добродушно предложила я. Товар был хорош. И товар был, конечно же, апробирован на себе. Потому хорош был и вечер – и всё, что приходило мне в тот момент в мою затуманенную башку.
– И что мы дадим водиле? – так же добродушно осведомился Ник.
– Даже не знаю, – я призадумалась.
– Пожалуй, мы сможем только дружно расцеловать его в обе щёки и сказать, что он классный чувак, – пошутил Ник.
– По идее, мы можем сделать финт ушами, – других мыслей у меня не было.
Кинуть водилу было вполне себе реально, кинуть можно было кого угодно, но это подразумевало наличие в недалёком будущем гибрида марафона со спринтом – и отсутствие всякого палева на кармане.
Вариант не канал. Нам требовалось довезти не только себя, но и товар – и добраться было нужно именно до дома, а не до комфортабельной камеры в ближайшем полицейском участке. Тем более, в моей памяти была ещё свежа фишка с карандашом.
– По идее, дать водиле можно не только денег, – Ник развивал мысль дальше. – Ещё можно дать ему по тыкве.
– Здорово, – хмыкнула я. – И спалиться всего лишь из-за отсутствия платы за такси.
– Получается, так, – озадаченно сказал он. – Поверить не могу – тогда засмеют даже в тюрьме.
– Сплюнь, – торопливо посоветовала я. Ник с опаской оглянулся – точно чёрные кошки, ведьмы или вампиры могли поджидать его за ближайшим углом, – и быстро поплевал через левое плечо.
– Что ж. В таком случае мы идём пешком, – он подвёл неутешительный итог.
– И первый же патруль будет наш, – продолжила я цепочку логических построений.
В этот момент где-то совсем недалеко взвыла сирена и по стенам домов пробежались синие блики полицейской мигалки.
– Мать твою! – Ник с такой скоростью нырнул в подворотню, точно научился телепортировать.
– Ты всё ещё хочешь идти пешком? – саркастически осведомилась я, ныряя следом.
В этой подворотне было темно, словно в заднице у негра, и до кучи воняло тухлятиной и дерьмом. По ходу пьесы, совсем недалеко благоухала помойка.
Самый прикол был в том, что я тоже предпочитала идти пешком. Оставаться тут до рассвета было полным дебилизмом. Потому что легко можно было попасть на зубок толпе гопников, тем же полицейским и много кому ещё. К тому же ощутимо холодало. Нет, спору нет, по дороге риск попасть на зубок имелся точно такой же – но, по крайней мере, этот риск не растягивался на всю ночь до открытия подземки, а ограничился бы парой-тройкой часов пешкодралом до моего подвала. Чёрт подери, сейчас мне снова казалось, что это лучшее место на всём белом свете!
Где-то в районе невидимой помойки раздался звук движения, и в этот же момент звякнуло стекло. Я вздрогнула.
– Придумал, – тихо объявил Ник. – Мы будем идти не просто так.
– Полагаю, ты понесёшь меня на руках, – мрачно пошутила я.
– Мы будем собирать бутылки, – Ник всегда генерировал идеи с завидной скоростью, даже не заправившись предварительно средством для вращания шариками.
В первый момент я подумала, что это развод. Но это был не прикол. На самом деле это был выход.
Ник достал полудохлую зажигалку, и, подсвечивая себе путь крошечным огоньком, пошёл в сторону, где воняло, и шарились уличные коты. Из темноты раздалась возня, и снова зазвенело стекло. Через пару минут он вернулся, вооружившись ворохом почти целых полиэтиленовых пакетов с ручками, от которых несло тухлой рыбой. Стекло звенело тоже не просто так: там же Ник уже успел разжиться тремя целенькими бутылками из-под пива.
Я заныкала подальше пакет с товаром, и нацепила на голову шарф на манер старухи, которая вечно ковырялась в помойке по соседству с моим домом. Если бы я могла придать себе вид, который более пристал бомжу, я бы сделала это, не задумываясь: по мне лучше было одну ночь побыть бомжем, нежели много ночей после этого только тем и заниматься, что считать звёзды над тайгой за государственный счёт.
Мы вздохнули и вышли в ночь.
Помоек по дороге оказалось пруд пруди. Тары тоже. Где, чёрт подери, носило настоящих бомжей, которые жили этими бутылками? Чуваки явно просирали миллионы возможностей поживиться и чуть ли не превратиться в богачей.
Вскоре наши пакеты наполнились до краёв. Ник привязал два самых больших друг к другу и перекинул через плечо.
– Теперь ты похож на барыгу из провинции, – я начала истерически ржать.
– Ты думаешь, я волоку всё это просто так? – ехидно спросил он. – Чтобы типа выкинуть в помойку, как только мы дойдём до твоего сральника?
– Даже уже не знаю, – выдавила я, всё ещё хихикая. – По идее, это неплохой доход. Если совершать такие прогулки каждую ночь. Только представь.
– Очень смешно, – отдуваясь, сказал Ник. – Но на каждую ночь даже не рассчитывай. Так же, как и на то, что вот всё это я подарю местным ребятам.
– И что же ты сделаешь? – всё-таки спросила я, хотя заранее знала ответ.
– Ясное дело, сдам сам! – Ник не заметил, что вопрос с подвохом. – Неужели ты думаешь, что я просто так выкину всю эту шнягу, после того, как гулял с ней на горбу через весь город?
– Расслабься, Ник. Я пошутила, – сказала я. – Думаю составить тебе компанию. Эти деньги ничем не хуже всех остальных.
– Не считая того, что их катастрофически мало, – угрюмо сказал Ник, будто и впрямь всерьёз сокрушался о том, что бутылочный бизнес не для него.
Мы нагло пёрли прямо по встречке. Редкие тачки делали полукруг, точно боялись прикоснуться к нам даже краем крыла. Вдруг совсем рядом всхлипнула сирена, но я даже не вздрогнула. Потаскай я тонны этого дерьма ещё с месяцок, у меня, наверное, напрочь бы атрофировалась привычка вздрагивать.
Полицейская машина сделала крутой вираж, развернулась на разделительной, и попёрла прямо на нас.
– Без паники, – спокойно сказал Ник, поудобнее закидывая за плечо свою поклажу.
– Ага, – поддакнула я, грохоча бутылками и делая морду кирпичом.
Полицейскую машину и нас, уныло бредущих по щиколотку в талом снегу, разделяли двадцать метров... потом десять... потом пять... Потом взвизгнули шины, из-под колёс полетел мокрый коричневый снег, – и полицейская тачка промчалась мимо, на прощанье обдав нас фонтаном грязных брызг.

[Мать Метели]

Ник тормознул, и я чуть не влипла ему в спину. Меня больше занимала не его спина, или то, идёт он там или остановился, а пакетные ручки, которые изрезали мне все пальцы.
Ник тем временем опустил на дорогу свой багаж и закурил.
– Вот это кайф! – оторопело сказал он, точно затянулся не обычной сигаретой, а самокруткой с дурью.
– Где? – спросила я.
– Ты когда-нибудь видела, чтоб полицейские давали по газам и уматывали от тебя с такой скоростью? – сказал он.
Для начала я аккуратно поставила ношу на землю – чёрт подери, в конце концов я не для того волокла её через весь город, чтобы превратить в груду битого стекла! Даже если мне приспичило вдоволь поржать.
– А ты видел себя со стороны? – каверзно спросила я. – У меня где-то было зеркало.
– Хорош, Ева, сдаюсь! – он замахал руками. – Мне достаточно того, что я вижу тебя.
Я лихо сдвинула на затылок шарф, который изображал головной убор непонятного происхождения, и критически осмотрела наш героический тандем.
На ботинках налипло по полкило снега пополам с грязью, одежда съехала куда-то вбок и сидела сикось-накось, а спина ныла и не желала распрямляться, точно мы тащили эти мешки с бутылками на своём горбу минимум из соседнего города. Но всё затмевали наши пакеты, которые словно специально возили по грязище – видать, Ник извлёк их из самых помойных недр, где они пролежали как минимум два дня.
Мы почти одновременно согнулись пополам и хохотали так, что у нас заболели животы.
Вдалеке снова замерцали синие блики мигалок. Ник выкинул окурок и, всё ещё подвывая от смеха, взвалил на плечо грохочущую стеклотару.
– Я... га-га-га... теперь знаю... – насилу выдавил он, рискуя завалиться со всем добром в близлежащий кювет.
– Знаешь что? – всё-таки выговорила я, рискуя быть погребённой под проклятущими мешками или подвернуть ногу. Однако ситуация от этого не становилась менее смешной.
Ник проржался и снова сбавил темп. Видать, вывод требовал осмысления.
– И? – с любопытством спросила я, надеясь на хохму. – Так что ты знаешь?
– Теперь я точно знаю, чем мы с полным правом сможем заняться на пенсии, – на полном серьёзе сказал он.
По встречке проехала ещё одна патрульная тачка, обдав нас очередным фонтаном снега и грязи. Столько равнодушных патрульных тачек, сколько их было этой ночью, я не видела за всю свою жизнь. С перекурами и перерывами на здоровый смех я, Ник, бутылки и пакет с товаром подползали-таки к моей халупе. А с неба начал падать прошлогодний снег...



– Смешно, – сказала Адель. – Думаю, сейчас мы тоже смогли бы неплохо подзаработать.
– Ну вот. Это снова была история из серии "сама-знаешь-про-что", – внезапно расстроилась я.
В этом вечере не должно было быть чего-то... оттуда. Но оно снова вылезало, как заколдованное.
– Да, "сама-знаю-" и так далее. И что теперь? – терпеливо спросила Адель.
– Значит, сегодняшняя Ковальчик – это снова не Та-Кем-Ты-Хочешь-Меня-Видеть, – пояснила я.
Адель молчала.
Было темно, до ближайшего фонаря оставалось прилично, и я, хоть убей, не могла разглядеть выражение её лица. Наверное, только если бы обзавелась глазами размером с блюдце.
А ещё мне очень захотелось назвать её по имени. Назвать самой, без понуканий и подбадриваний.
– Адель, – мне вдруг показалось, что ТАК я называю её чуть ли не впервые.
– Знаешь что, Ева... – решительно начала она.
– Что? – я испугалась, что снова каким-то макаром облажалась по самое не хочу.
Я постоянно вляпывалась в дерьмо – и постоянно норовила облажаться. Это был очередной объективный факт этого мира, и, видать, с ним ничего нельзя было поделать. Но странно, с другой стороны, история не казалась такой уж страшной, за всё это время Адель выслушала от меня вещи и похуже, чем про поход пёхом через ночной мегаполис.
– Я подумала – да и хрен с тобой, Ковальчик, – неожиданно закончила она.
– В смысле? – я не нашла ничего более вразумительного.
– Похоже, я таки нахваталась от тебя всякой лабуды, – Адель констатировала факт.
Замечание было по форме. А по содержанию её слова выглядели вполне однозначно. Чтобы полностью скопировать меня, ей оставалось только научиться демонстрировать мне улыбку во все тридцать два зуба.
– Похоже, – я наконец-то пришла в себя. – То есть, ты хочешь сказать, что для меня ты делаешь исключение и плюёшь на отличие между "забыть" и "забить"?
– Ты прицепилась к этому "забыть", словно репей к собачьему хвосту! – мягко упрекнула Адель.
– И всё же? – мне просто приспичило докопаться до сути, здесь и сейчас.
– А какая разница? – вдруг спросила она.
Разницы не было. Забывала она, – или не забывала, а всего лишь забивала, – всё это не играло уже ровным счётом никакой роли.
И тогда я наклонилась и неловко поцеловала её в ухо. Где-то краешком рассудка боясь, что она отстранится или снова окатит меня холодом. Боясь каким-то уголком оставшихся мозгов. Но я бы стерпела даже арктический холод. Всё равно. По-любому.
Она не отстранилась. Только замерла – потому что тоже боялась: – спугнуть меня, как ночного зверя, на секунду ступившего в лунный луч.
– Ад... – начала я.
И поняла, что продолжать не нужно.
– Я тоже... – просто сказала она.
И тогда мне снова захотелось петь, даже если бы от моего голоса повылетали стёкла или приспичило бы сбежать подальше. Потому что, оказывается, мы могли сказать это друг другу только так, и никак иначе. ЭТО – оно оказалось таким. Без дурацких слов на букву "Л" и розовых соплей на голубом заборе. Оно было коротким, резким, и с хлёстким звуком било точно в цель, как пуля из снайперской винтовки. Блестящая от смазки. Совершенная. Неповторимая.
Может быть, это было смешно, но в перечне длиной с рулон туалетной бумаги появился ещё один пункт, вписанный от руки фиолетовыми чернилами.
– Снова правило? – спросила я.
– Похоже, да, – ответила она – и тёплыми пальцами сжала мне руку.

[Мать Метели]

Глава 12

Правил могло быть сколько угодно. Мы придумывали одни правила, чтоб притвориться, что плюём на другие, которыми рулил Господь Бог в лице Берц, командира части, министра обороны и всех национал-монархистов, вместе взятых.
И эти другие правила были, чёрт подери, заведомо круче. Потому что висели над хрустальным шаром нашего мира, словно стальной рельс в несколько тонн весом. Я пыталась засунуть измену куда подальше, но, видать, это был напрасный труд. "Не надо спрашивать, Ковальчик..." Можно было снова разбить руку о стену, или об чью-то рожу, можно было на крайняк постучать обо что-нибудь своей собственной башкой – от вопросов не менялось ничего. Потому что я знала, что рано или поздно мир разлетится на куски. И теперь казалось полным идиотством утешать себя тем, что мне следовало быть к этому готовой с самого начала...
Я, словно тупой ребёнок, верящий в Санту и фей, до темноты в глазах мечтала, чтоб в один прекрасный день меня не ткнули мордой в выбор, – потому что я не умела выбирать. И не хотела этому учиться. Я хотела, чтоб "дальше" было в виде продолжения "сейчас", – и чтоб в нём существовала такая простая штука, как "мы".
Да вот только мало кого волновало, что именно хотел или не хотел рядовой карательной роты в провинциальном городе на самых задворках страны, названия которой я всё же не могу вам сказать, потому что тогда выдам военную тайну...


Мне не стоило забивать себе башку всякой шнягой, всё равно от этого никому бы не стало легче – но я упорно продолжала заниматься выносом собственных мозгов дурацкими мечтами. А между тем лето кончалось, и на Старый город надвигалась осень. Здесь, на границе, она была довольно долгим ремейком лета, и нравилась мне гораздо больше – хотя бы потому, что ты три четверти суток не ходил с красной мордой, словно только что вылез из парилки.
Я валялась на койке, созерцая потолок с этим его пятном-клубничиной – и наслаждалась спокойным теплом, которое волнами катило из-за окна. Потолку я могла рассказывать все свои загоны, сколько влезет, и он точно не послал бы меня на хрен или к психиатру. Мне оставалось наслаждаться только тем, что было здесь и сейчас – и выкинуть из головы всё остальное.
И ещё мне оставалось взять бумагу и ручку и снова написать: "Привет... " А вот на этом месте, сразу после запятой, и случился затык. Мне даже показалось, что вместо слова "док" я сейчас напишу там своё собственное имя. Я потрогала лоб – он был не горячий, – подавила желание отвесить себе подзатыльник, и, наконец, написала: "Привет, док"...


"Привет, док, – писала я. – Не знаю, зачем я это делаю – похоже, мне снова надо проораться. Ты ведь знаешь, что ты – это моя стандартная отмазка. Что за бред я горожу? Ладно, хрен с тобой, док, я признаюсь, что парюсь этой фишкой, которая называется конец истории. Лучше будет, если я честно скажу – да, мне хреново оттого, что я не могу придумать, как что-то изменить.
О`кей, о`кей, скажу совсем честно: не хочу оказаться нос к носу с выбором. Я не умею выбирать. Всю свою дурацкую жизнь я плыла по течению, и это было прикольно. А теперь я понятия не имею, как изменить историю, чтоб у неё... не было конца?
Как замедлить время или как улететь к едрене-матери на луну?
И каким образом получилось так, что мне вообще захотелось что-то изменить – ради человека, который всё равно, наверное, продолжает думать, что я дерьмо?
Без обид, док, это дурацкая шутка – я не считаю, что ты так думаешь. Или мне давно по барабану. Какая разница?
По идее, не бывает безвыходных ситуаций. Бывают ситуации, выход из которых тебя не устраивает.
Ты многого не знаешь про конец истории. У него есть самое тупое свойство – он всегда подкрадывается незаметно..."
Я отложила ручку и стала глядеть в окно.
Чёрт подери, если бы только я смогла сохранить тот странный рассказ про маяк, который она написала мне в письмах, то вытащила бы их и стала читать заново. Но писем не было, только у меня в ушах звучал её голос, да и я ещё хорошо помнила, что было год назад – осенней ночью, когда мы с Берц приволоклись в серебристо-зелёный дом...
Жаль, я не была писателем и не могла сама записать ту историю. Возьмись я за это, дальше второй строчки стопудняк началась бы сплошная хохма, так что не стоило и пробовать. На мою долю оставалось положиться на собственную память...
..."Помнишь, ты рассказывала мне про маяк и про разбитые стёкла? Ведь ты уже уходила один раз навсегда, только в тот раз твой маяк чудом остался цел. Боюсь, док, что больше такой прухи не будет..."
Я ничего не могла сказать наверно. В моей жизни несколько раз казалось, что на-ка, выкуси, приплыли, а на деле оказывалось, что всё не так уж и погано.
Когда ты был сыт, кругом было очень красиво. Но в один прекрасный момент со всеми своими не очень левыми и совсем уж левыми доходами ты попадал под бдительное око закона, и начиналась жутко весёлая канитель под названием Большой Стрём.
Большой Стрём отличался сезонностью. Он преследовал нас не чаще, чем дважды в год, иначе мы оба точняк превратились бы в параноиков.
Почти всегда я относилась к этому с философским спокойствием, как если бы вдруг увидела летающую тарелку или привидение, – если только мне не сносило чердак. А если чердак сносило нам вдвоём с Ником, то можно было тушить свет и ползти на кладбище.


...Одним серым утром конец истории подвалил из-за ближайшего угла и злорадно прошипел: "А я подкрался незаметно! Сами-знаете-кто".
– У нас проблемы, – сказал Ник, и мне тут же захотелось заорать.
– Опять, – я всего лишь констатировала факт. Проблемы начались вчера, или даже позавчера, когда власти взяли за яйца нашего старого знакомца Эла.
– Снова, – строго уточнил Ник.
Можно было дать девяносто девять из ста, что Эл развалился через пару секунд после того, как понял, что вляпался по самое не хочу. Можно было даже подсуетиться и организовать по такому случаю тотализатор, но вместо этого мы живо собрали манатки и перебазировались к Нику. Рокировка имела смысл только потому, что там был сомнительный вариант слинять через балкон, хотя, в случае чего, не думаю, чтоб нам оставили лазейку размером хотя бы с крысиную нору. Но коллективно надеяться на то, что пронесёт, было лучше, нежели забиться каждому в свой угол и заняться увлекательным гонивом.
– В общем-то, не пойман – не кайф, – хмуро пошутил Ник. – То есть, не вор.
– Я поняла, – сказала я. – Только боюсь, что это всего лишь дело времени.
– И подвешенности наших языков, – уточнил Ник.
– Прекрати, – сурово сказала я.
– Не начинай, – предупредил он.
– Тогда уж "не продолжай", – съязвила я.
– Ладно, проедем. Нервы, – пожаловался он, принимаясь грохотать ложкой в чашке из-под чая с такой силой, точно хотел расколотить её вдребезги.
Зазвонил телефон. Мы переглянулись.
– Не брать?¬ – спросила я.
– Не брать,¬ – ответил Ник и начал лихорадочно отгрызать заусенец.
Телефон надрывался, как ненормальный.
– Ладно, брать, – решил Ник и полез под диван, где исчезал толстый чёрный шнур. Оказалось, на конце шнура болтался плоский телефон, покрытый сантиметровым слоем пыли, а звонил ни кто иной, как Эл.
– Всё ништяк, – он орал так, что трубка дрожала. – Меня отпустили под залог. Представляешь? Всё улажено. Я всё уладил, чувак!
Супер. Просто замечательно. Да, я была дико счастлива за то, что у Эла всё улажено, но это отнюдь не значило, что всё улажено и у нас. Напротив, я склонялась к тому, что это означает как раз обратное.
– Рад за тебя, Эл, – осторожно сказал Ник. – Надеюсь, ты не вздумаешь припереться сюда.
– Я приеду? – конечно, тут же брякнул Эл.
– А я вышибу тебе мозги? – ласково спросил Ник и швырнул трубку на рычаг.
Телефон хрястнул внутренностями, и над полом заклубилась пыль.
– Он прискачет сюда, как пить дать. Вот увидишь, – я хорошо знала Эла. Даже слишком хорошо, чтобы наивно полагать, что он вообще слышал последние слова.
– Только не один, – Ник озвучил то, о чём подумали мы оба.
– Тоже не факт, – мне очень хотелось надеяться на лучшее.
– Как не факт и обратное, – сказал Ник каким-то бесцветным голосом.
Эл мог с одинаковой вероятностью вполне себе сознательно прийти не один – в качестве оплаты своего залога, – или тупо привести за собой хвост, причём, второй вариант был более вероятен, так как даже в полиции знали, что Эл просто-напросто мудак. Его не имело смысла сутками мариновать в пресс-хатах или бить смертным боем: требовалось всего лишь выпустить его и по-тихому проследить, куда он двинет свои усталые стопы, заплетающиеся на героиновом кумаре.
Лично я на месте копов вообще изобразила бы водилу-частника, который из чистого человеколюбия и сострадания к ближнему подвозит бедолагу до места: – можно было быть уверенным, что даже тогда Эл не заметит и доли подвоха.
Это был расклад номер два. А расклад номер раз существовал в виде пары-тройки часов в компании костоломов, причём, из этой пары-тройки часов собственно на расколку Эла понадобилась бы пара минут, – а всё остальное время требовалось для писанины.
Расклад за номером раз, или за номером два – для нас не играло особой роли. Хрен был не слаще редьки. А расклад номер три был из серии "невероятное – рядом".
Но, даже будь у него доля вероятности, приближающаяся к ста процентам, рисковать чем-то вроде собственного пожизненного срока мы не могли.

[Мать Метели]

– Ник, есть тема, что у нас и впрямь нарисовались проблемы, – сказала я, внутренне похолодев.
– Хороший клиент – мёртвый клиент, – он подвёл неутешительный итог.
Похоже, Большой Стрём вступал в свою наиболее захватывающую фазу – полного отвала башки. Лично я чувствовала себя, словно дикий зверь во время лесного пожара, с той лишь разницей, что я оставалась сидеть на жопе, а не мчалась прочь, снося всё на своём пути.
Внизу, под окнами, раздался шорох. Какая-то козлина стояла прямо под никовым балконом, вовсе не намереваясь гулять дальше по своим делам.
Мы переглянулись. Ник бесшумно встал – я и не думала, что эдакий громоздкий крендель может передвигаться без единого звука, – и мягко скользнул в сторону входной двери, к которой прилип с такой нежностью, точно это была его возлюбленная.
Я замерла посреди комнаты, как телеграфный столб. Ник приложил палец к губам, а потом ласково исследовал дверь наощупь, словно заделался экстрасенсом и собирался на расстоянии определить, есть ли за ней что-либо угрожающее.
У меня зачесался нос – как всегда, в самый ответственный момент жизнь приготовилась подсунуть мне какой-нибудь прикол. Конечно, тут же зверски захотелось курить. Как хочется курить только тогда, когда нельзя, или когда в пределах досягаемости нет даже табачных крошек.
Я не знала, кто мог быть там, за дверью. Точнее, знала, и готовилась к худшему – и потому покурить было просто необходимо.
Зажигалка чиркнула так громко, словно туда по ошибке вместо кремня вставили брусок для заточки ножей. Вдруг фанерная перегородка содрогнулась, и из кухни раздался вздох изношенного механизма. Зажигалка полетела на пол, я дёрнулась и чуть не намочила штаны, а Ник шарахнулся в сторону и со всей дури приложился лбом об дверь.
– Мать твою, – выругался он. – Грёбаный холодильник.
Перегородка ритмично вибрировала, разнося по никовой хате натужное пыхтенье доисторического компрессора.
Под окном зафырчал автомобиль и прямо перед подъездом взвизгнули шины.
– Стой тут, – рявкнул Ник, рывком распахивая дверь, и ломанулся вверх по лестнице.
Как будто я могла слинять в вентиляцию, или в щель под раковиной, где было тараканье гнездо, и он требовал, чтоб я не вздумала бросать его одного!
С лестницы дуло и воняло котами. В этом чёртовом городе, похоже, не было подъезда, в котором бы не успел нассать хотя бы один кот.
– Это незнакомая тачка, Ева, – Ник скатился вниз и принялся лихорадочно закрывать дверь на все замки. – Зелёная малолитражка. Я первый раз вижу здесь чёртову зелёную тачку.
– И... – я только-только приноровилась выдать фирменное "И?", как он взорвался:
– И если ты сейчас скажешь это своё "И?", клянусь, я выброшу тебя в окно. Или завою.
– Тебе уже разок хотелось повыть, – напомнила я. – Когда закрыли Тони. И, потом: – ты не можешь знать все тачки в городе.
– Чёрт тебя возьми, я могу – и знаю – все тачки в моём доме, – отрезал он. – И этого...
Закончить он не успел. Под окнами снова заурчал мотор.
Ник прикрылся занавеской и начал изучать панораму, которую разнообразила помойка, расползшаяся до размеров громадной мусорной кляксы. Думаю, если бы на дереве напротив появилась птица, которая не жила в его дворе, но именно сегодня решила тусануться с приятелями, Ник бы тут же опознал её, как полицейского агента с прослушкой, видеонаблюдением и полным набором спецтехники.
– Уехали, – наконец, тихо сказал он.
У меня затекла шея, я не курила чёртову тучу времени – с таким перерывом в приёме никотина самое оно было подумать о том, чтоб бросить курить; для полного комплекта мой мочевой пузырь опасно переполнился и прямо-таки вопил об этом во всё горло.
Ник прокрался к большому шкафу и со скрипом открыл дверцу. Послышалась возня и приглушённые ругательства.
– Давай сюда, Ева, – потребовал он, пихая мне в живот картонную коробку, от которой воняло пылью и старьём. – Помоги.
– Не знаю, что ты надеешься там найти, но будет совсем круто, если это окажется заложенный чёрный ход, – шёпотом пошутила я.
– Это окажется фиговина, которая... – начал Ник, как вдруг чихнул. Шкаф качнулся, и вывалил на пол остатки содержимого.
– Ага, – удовлетворённо сказал Ник, поднимая с пола чёрный футляр.
Это был внушительных размеров бинокль. Я даже не удивилась. Я не удивилась бы, даже если там обнаружился бы телескоп или машина времени: способность удивляться испарилась у меня из мозгов сразу после наступления Большого Стрёма.
– Ева, – шёпотом сказал Ник и поманил меня пальцем.
Я пригнулась, будто через окно меня мог снять снайпер, и чуть ли не ползком двинулась в сторону балкона.
– Держи, – Ник извернулся и, не открывая дверь нараспашку, через узкую щель выволок снаружи жестяную коробку.
В коробке хранился пакет с товаром. Господи Боже, это дерьмо воняло так, словно его там был не килограмм, а, как минимум, тонна.
Большой Стрём семимильными шагами двигался к развязке.
– Воду держать включённой, – одними губами приказал Ник.
– Это значит вывалить в унитаз все наши деньги, – с отчаянием сказала я.
– Лучше вывалить туда все наши деньги, чем сделать то же самое с собственной жизнью, – резонно возразил он и повернул кран.
Внезапно труба дёрнулся, и струйка воды стала толщиной в мизинец.
– Только не это, – сказала я с обречённостью приговорённого, и мы вытаращились друг на друга, словно узрели конец света. Наконец, я спохватилась и лихорадочно принялась затыкать дырку стока, а Ник пулей метнулся на кухню и загрохотал кастрюлями.
Кому, как не нам, было разом припомнить все страшные истории про воду, которую спецом отключали копы, уже стоя перед входной дверью и готовясь высадить её вон...
...Вода текла струйкой не толще карандаша, а мы смотрели на неё, как заворожённые. Думаю, если бы она иссякла совсем, мы бы попросту рехнулись...
Я сидела на полу возле ванны, предусмотрительно распахнув дверь и держа на коленях пакет с порошком. Финт был в том, чтобы в случае чего уложиться в несколько секунд и смыть в канализацию несколько сотен тысяч – или свой собственный немереный срок. Так как порошок, которым воняло уже на весь коридор, имел поразительное свойство трансформироваться либо в одно, либо в другое, словно философский камень.
Ник курсировал от балконного окна к окну на лестничной клетке – точнее, мотался взад-вперёд, как наскипидаренный, – и пас поляну, то есть, всё, что было снаружи. На его шее болтался бинокль-монстр, а вокруг глаз уже угадывались красные надавленные полукружья – с таким усердием он пялился в окуляры.
На дворе стемнело. Я, наконец, закурила. Дым сквозняком вытянуло наружу, и, видать, дымом же, как магнитом, в хату притянуло Ника. Он скатился с лестницы, держа в руках листок, выдранный из своей записной книжки.
– Боюсь спросить: что бы это могло быть? – поинтересовалась я.
– Номера всех чёртовых тачек, – Ник рывком содрал с себя бинокль, видать, оттянувший ему всю шею, и плюхнулся на стул. – Всех незнакомых тачек – и не спрашивай, зачем они мне нужны.
– Хорошо, – покорно согласилась я.
– Надеюсь, ты не против принять вахту? – с подозрением спросил он.
– То есть, взять эту штуку, – я ткнула пальцем в чудо оптики, – плюс твой список, и вести наблюдение за прилегающей территорией?
– Точно, – устало подтвердил он и сунул мне листок.
Я вздохнула и сунула ему пакет.
В этом была доля смысла. Всю ночь и весь следующий день мы не отлипали от панорамы двора, помойки и крошечного пятачка, где разворачивались местные тачки. Оказалось, что куча машин были по меньшей мере странными: из них никто не выходил, в них никто не садился, они просто некоторое время стояли прямо возле никова дома – или в радиусе ста метров, – а потом давали по газам и больше не появлялись. Понятия не имею, в чём был прикол – быть может, только в том, что тогда любая тачка вызывала у нас подозрение, даже если из неё вылезал сосед с пакетами из супермаркета или беременная баба. Большой Стрём продолжал рулить...
Машины приезжали и уезжали. Мы по-братски делили обязанности, курево и еду. Не знаю, были ли мы правы хоть в одном случае из ста. Проверить мы не могли, да и не горели желанием, а от Эла шарахнулись бы, как от чумного. Впрочем, мы шарахались даже от собственного отражения в зеркале. Телефон был выключен и продолжал мирно собирать под диваном пыль.
Большой Стрём кончился через день после того, как была съедена последняя замороженная пицца и последний кусок чёрного хлеба. Мы выключили воду, засунули пакет обратно в жестяную коробку, – и вышли из подъезда, стараясь не особо глазеть по сторонам. Эти пятнадцать минут от никова дома до подземки нам казалось, что мы идём по улице нагишом, а на лбу у каждого маячит красная точка лазерного прицела снайпера... Каждая минута превращалась в год. Пятнадцать чёртовых лет мы тащились до ближайшей станции – как в кошмарном сне, когда воздух вокруг становится вязким, словно смола.
– Вроде пронесло, – сказал Ник, отходя от кассы. – Пролетели, как фанера над Парижем.
– Если я доберусь до Эла, то вколочу его в землю по самые гланды, – мстительно сказала я. – И, честно, для него же было бы лучше оказаться за решёткой.
– Факт, – согласился Ник, подавая мне жетон. – И овцы целы, и волки сыты. И пастуху вечная память.
Его рука не дрожала. Почти. Нас снова пронесло – и это опять был объективный факт этого долбанного мира...

[Мать Метели]

... – Лежать не опухла? – Джонсон подвалила к моей койке и замерла, кокетливо оттопырив задницу.
– Швартуйся, – гостеприимно пригласила я.
– Так как оно? – Джонсон приземлилась. Мебель под ней придушенно всхлипнула, точно собиралась крякнуть и развалиться на части. – Ещё из ушей не лезет?
– Здесь и сейчас я хочу лежать. И я буду лежать, – я подавила зевок.
– Ясен пень, что здесь и сейчас, а не завтра и на луне, – с сарказмом сказала она.
– Я это к тому, что надо жить здесь и сейчас, – философски уточнила я. – Похоже, что только так.
Джонсон завозилась, и где-то рядом с моей подушкой звякнуло стекло.
Мне стало интересно.
– Здравая мысль, – невинно сказала она. На тумбочке стояла бутылка. – А не ударить ли нам внезапно кувалдой с тыла?
Чёрт подери, ведь мне не хотелось выпить. Мне почти никогда не хотелось выпить, хотя бы потому, что я всегда вовремя вспоминала, что бывает после, и это самое после – в таком виде – меня не радовало.
– Здравая, – неожиданно для себя согласилась я и встала, чтоб притащить банку с водой, или с компотом, или ещё какой-нибудь фигнёй в качестве растворителя.
– Ты куда? – быстро спросила Джонсон, будто испугалась, что я решу слинять.
– Вода, Джонсон, – наставительно пояснила я тоном гурмана. – Включи мозги. Прошлого раза мне хватило выше чердака.
– Погоди, – сказала она и тут же извлекла из-под своей койки бутылку, в каких обычно продавали минералку.
Чёрт подери, даже Джонсон заранее запаслась водой, а, значит, и закуской, и, может, снова чем-нибудь ещё... Даже она видела, что я не пошлю её к едрене-матери и ко всем чертям преисподней. И – да, мне было уже всё равно, если это стало видно невооружённым взглядом. Мало того, я бы не сказала ни слова против, если бы вместе со спиртом невзначай материализовалась пара ампул промедола.
Или чистой аптечной морфы.
Мне просто не фига было делать. Думать я резко не хотела, а не думать не могла. Морфий подвесил бы меня здесь и сейчас, в центре этого дня с прозрачным воздухом и запахом прелых листьев.
А потом бы я пошла к Адели, и она сказала бы... эээ... сказала бы, например: "Это плохо, Ева", или что-нибудь вроде того. И я бы ответила "Ну, прости", или "извини" – и это "извини" теперь получилось бы, как по накатанной... А она сказала бы: "Это твоё решение, Ева", и принялась бы протирать свои очки, нарочито спокойно – только она могла устроить такое шоу всего лишь из протирания очков, а, может, я просто не встречала раньше кого-то похожего... И мне тут же стало бы стыдно, хоть немножко, а её глаза были бы, как всегда, немного припухшими... А потом мы смотрели бы в окно – просто так, – и пили бы чай – тоже просто так. И это ничего не значило бы – кроме того, что мы хотим смотреть в окно и пить чай. Вдвоём, здесь и сейчас...
Но здесь и сейчас я была в компании Никсы Джонсон и спирта. Она разлила его в чашки, стоящие на полу, и задвинула бутылку под койку.
Надо же, сейчас это было уже не так страшно. Может, в этот раз она налила побольше воды, а, может, мне просто стало настолько до лампочки...
Джонсон извлекла из-под подушки пакет с дарами местных огородов, с подозрением посмотрела его на просвет и вытащила огромный помидор. Разделав его своей выкидухой, она насадила четвертинку на лезвие и с аппетитом задвигала челюстями.
– Не чавкай, – строго сказала я.
– Не завидуй, – благодушно сказала она и протянула мне следующую четвертинку.
На ярко-красной мякоти медленно таяли большие серые крупинки соли. Помидорный сок тёк по пальцам, подбородку и по джонсоновской выкидухе. Алкоголь уже начал разливаться по телу, и всё вокруг становилось красивым – и совсем не стрёмным.
– Быстро выпитый стакан не считается налитым, – пошутила Джонсон и икнула.
– Как скажешь, босс, – я сунула ей свою чашку. Джонсон завозилась в районе пола; снова раздалось бульканье и звон стекла.
Я сделала из подушки трубу и подсунула её под голову.
– Ах, да, – невинно сказала Джонсон. – Я решила, что ты тоже не откажешься.
Мне показалось, что я сплю. У неё и впрямь имелся промедол.
Джонсон сидела напротив и дирижировала знакомой упаковкой.
– Только без этих твоих штучек, – она извлекла две ампулы. – И поаккуратнее.
– Слушай, не учи дедушку кашлять, – авторитетно заявила я, размышляя, что именно она имеет ввиду, и какой такой есть повод для столь небывалой щедрости. – Кстати, каких штучек?
– Ну, этих... авгуров и прочего дерьма, летящего на крыльях ночи, – Джонсон хрюкнула. – И без операций "Мочи козлов".
– Так уж и быть, – покровительственно сказала я, про себя поражаясь, что ей, похоже, снова удалось развести меня на коктейль. – А ты волшебник, Джонсон. Как?
– Можно я отвечу, что молча? – саркастически спросила она.
– В госпитале распродажа уценённой наркоты? – подковырнула я.
– Расслабься, Ковальчик, – снисходительно сказала Джонсон. – Отныне с этим дерьмом не должно быть проблем.
– Проблемы есть всегда и везде, – возразила я, думая о своём.
– Только не с крошкой Вудстоун, – она сосредоточенно выгоняла наверх пузырьки воздуха.
– Крошка Вудстоун – ха-ро-шая девочка. Она выдаст тебе купон постоянного покупателя с правом на скидку в 10%? – нараспев сказала я, глядя на эти пузырьки, словно на них сошёлся клином свет. – Э-ли. Ты знаешь, Джонсон, её зовут Э-ли. Милое имя. Наверное. А нАверно я ничего не могу сказать. В кои-то веки. Только представь.
Я молола всю эту чушь куда-то в пустоту, просто так, не понимая, зачем я это делаю, и что я делаю вообще.
– Забей. Плевать, кто она там, – рассеянно сказала Джонсон. Она несколько раз сморгнула, пытаясь восстановить фокус – и поймать в него ампулу.
– Забить – или забыть? – бездумно переспросила я.
– А это разве не одно и то же? – удивилась Джонсон, на секунду отлипнув от своей ампулы.
– Нет. Не одно и то же, – сказала я.
– Надеюсь, ты хотя бы не напорола с ней косяков? – забеспокоилась она.
– Каких косяков? – я что-то нехило притормаживала. То ли сама по себе, то ли сказывалась-таки половина чашки разведённого спирта.
– Я просто спрашиваю! – конечно, тут же вскинулась Джонсон. – Откуда мне знать, может, ты не стала платить за неё в ресторане или сказала, что она уродина?
– Да с какого рожна мне было не заплатить за неё в ресторане? – возмутилась я. – Или ты считаешь, что я только и умею, что жмотничать?
– Ну, ты хотя бы не наговорила ей кучу дерьма? – уточнила Джонсон.
Вот те раз! Неожиданно оказывалось, что Джонсон была в курсе моих амурных похождений, а я снова выглядела полным придурком, потому что до сих пор не слышала от неё ни единого вопроса по этой теме. Кстати, а почему я до сих пор не слышала от неё ни одного вопроса? И теперь до кучи оказывалось, что ей небезразлично, что я там сказала или не сказала мисс Вудстоун.
– А что? – в лоб спросила я.
– Как-то не наплевать, знаешь ли, подпорть ты всю малину с новой докторшей, – вдруг сказала она – и осеклась. Резко, словно чиркнули ножом по тарелке – или словно кто-то дёрнул играющий патефон, и иголка пропорола наискось всю пластинку...
Я в один миг стала трезвей, чем священник в воскресенье. Весь хмель выдуло у меня из мозгов со скоростью урагана.
Потому что надо было быть полным кретином, чтоб не понять смысл слов "новая докторша".
Вот он и припёрся незаметно, конец истории, ибо не так уж трудно было сообразить, куда, скорее всего, подевается при таком раскладе старая докторша.
Джонсон было не наплевать на малину с кайфом – и на вероятный приказ. Берц, видать, тоже было не наплевать на то, что именно я в состоянии отмочить, зайди у меня в башке шарики за ролики. А, может, ей просто было не наплевать на меня.
– Да, не наплевать, – зачем-то повторила Джонсон и сунула мне чашку. – Пей.
– Я даже наплюю на то, что будет потом, – медленно сказала я.
– Потом не будет ничего, – вдруг сказала Джонсон. – Есть только здесь и сейчас.
Разве не об том же самом я думала час назад? Видать, алкоголь не только способствовал временному расширению сосудов и круга друзей, а ещё и позволял приобрести способности к ясновидению. Но это здесь и сейчас для меня уже не годилось. Потому что я представила, какое "сейчас" может быть у Адели.
– Я. Налью. Тебе. Ещё, – неожиданно твёрдым голосом сказала Джонсон. – Я. Налью. Тебе. Много. И ты это выпьешь – и не будешь дёргаться.
Она ошибалась. Я стала бы дёргаться, даже если бы меня уже держали на прицеле.
У нас обеих не было оружия. А вокруг не было ни единого чёртова человека, словно по расположению пронеслось торнадо и выдуло всех на хрен в неизвестном направлении.
Я молчала. Ведь не могла же я считать предателем человека, который просто выполнял приказ...
Она молчала тоже. Ведь не могла же она считать предателем человека, плечом к плечу с которым она отправляла в мир иной толпу народу...
Был приказ. Точнее, Приказ. А вокруг меня вертелась целая куча чёртовых объективных фактов этого мира.
По стеклу ползала довольно бодрая муха, никак не тянущая на звание осенней; на койке Риц задралось одеяло; на полу, как и несколько лет до этого, нагло синело чернильное пятно, которое не выводилось никакой хлоркой... Реальность немного текла и искажалась, но это была всего только капля алкоголя, а реальность была моей реальностью, моим домом, которому впервые в жизни я пожелала провалиться в тартарары. Отныне я хотела задавать вопросы – и хотела, чтоб у человека, которого я, похоже, любила, было будущее. "Задрало", – сказал кто-то у меня в голове. "Задрало", – крошечный винтик огромного механизма щёлкнул и в одну секунду пал жертвой усталостного износа. "Задрало", – подтвердила муха – и вылетела наружу.
Я плавала среди этого моря фактов, словно огрызок в помойной яме. Объективные факты этого мира таки собрались – и приложили меня мордой об асфальт. Где-то была Берц, и ещё была Адель. На Старый город надвигалась осень, на тумбочке валялся недоеденный помидор, и ещё в столешницу этой тумбочки была воткнута выкидуха, словно стоящая торчком серебристая рыбка.
– Твою мать... – услышала я.
...Ведь я дотянулась до неё быстрее...

[Мать Метели]

Вариантом номер два было сделать вид, что выкидухи нет, до кучи к спирту приплюсовать промедол – а потом сказать себе, что я не знаю, кто такая Доктор Ад. Но следом за всем этим мне осталось бы пустить себе пулю в башку – или попросить, чтоб это сделал кто-нибудь другой.
И поэтому я выбрала – первый раз в своей жизни. Выбор заключался не в выкидухе и не во всём, что последовало за этим, – а в том, что я выбирала для Адели то, что у неё, возможно, будет будущее. Вариант номер раз начинался с выкидухи, продолжался воплями типа "руки-за-голову-мухой-метнулся" – на весь гараж, – сорванной с оружейки пломбой и раздражающим миганием сигнализации, – и заканчивался разваливающимся на ходу внедорожником, из которого, хоть убей, не удавалось выжать больше пятидесяти километров в час.
– Адель, ты умеешь водить машину? – спросила я, не глядя на неё.
– Умею, – сказала она. – Немножко.
– Значит, сейчас ты по ходу пьесы реактивно освоишь "Курс молодого бойца", – просветила я.
– Это как? – удивилась она.
– Извини, ошибочка вышла, – я улыбнулась, по-прежнему глядя в стекло и видя там её отражение.
– Какая? – уточнила она.
– "Курс молодого водителя", – пошутила я. – То есть, реактивно научишься. Даже если и не умела.
– Зачем? – спокойно спросила она.
– За надом, – ответила я.
Минуты утекали безвозвратно, я прямо-таки всей кожей ощущала их уже позади. А в это время со всей силы разворачивалась пружина плана "Перехват" под каким-то немерено крутым кодовым названием: "Уран"... или "Нептун"... или, может, "Сатурн" – я почему-то никак не могла вспомнить... А ведь это была моя работа, моё дело. Каждый слинявший дезертир, человек без лица, из которого требовалось изготовить котлету, был когда-то моим делом – до тех пор, пока я сама не превратилась в этого слинявшего дезертира...
У меня было совсем немного времени, может, пять минут, может, меньше. А, если судьба ещё раз не повернётся ко мне жопой, то и больше. Одной непрухи – еле ковыляющей тачки – нам было выше крыши. Я рассказала Адель, где газ, тормоз и сцепление, и велела, после того, как я спрыгну, жать на газ с такой силой, словно за ней гонятся демоны или стадо бешеных слонов. Впрочем, в нашем случае, это было вовсе не "словно".
– А что потом? – тихо спросила она.
– Потом ты сядешь на любой автобус – только сразу, Адель, сей секунд, как сможешь до него добежать – доедешь до конечной и сядешь на любой поезд, идущий куда угодно, только не в сторону границы.
– А потом? – она хотела знать всё до конца.
– Потом ты доберёшься до моего города, попытаешься найти Ника и дашь ему денег. Не просто сколько-то там денег, а МНОГО денег.
– А ты? – настороженно сказала она.
– Слушай, ты так и будешь контролировать каждый мой шаг, а? – возмутилась я.
– Я просто хотела узнать, – парировала она.
– Тогда я могу попросить тебя о небольшом одолжении? – я всё ещё глядела только вперёд – потому что иначе я не смогла бы расстаться с ней. Ни за что.
– О каком это? – конечно, тут же спросила Адель.
Я выдохнула и приготовилась сказать самое важное.
За стеклом по-прежнему была серая хмарь, пронизанная нитками дождя. Именно поэтому я могла хоть как-то видеть в стекле её милое лицо, хоть и не могла разобрать, о чём она сейчас думает.
– Пожалуйста... пожалуйста, сними с меня цепочку и подержи её у себя, – наконец, сказала я. – Недолго. Совсем чуть-чуть.
– Сколько? – спросила она деловито, словно была не в этой машине, а выбирала себе на базаре овощи или новую блузку.
– Совсем недолго, – сказала я. – Обещаю.
Она немного помедлила. Словно не решалась прикоснуться ко мне, опасаясь, что машина вильнёт, и мы полетим в кювет. А потом подняла руки и стала расстёгивать этот хитрожопый замочек.
А мне и впрямь стало как-то не по себе... Так не по себе, что руки на какое-то мгновенье ослабели, и я превратилась в какое-то подобие чучела или куклы, сшитой из тряпок. Машина резко ушла в сторону, и в этот момент раздался звук, точно где-то лопнула струна.
– Цепочка, – сдавленно сказала Адель.
– Порвалась? – я поняла это почти сразу.
– Да. Извини, – виновато ответила она.
– Ерунда, – я опять улыбнулась, чтобы она не слишком гоняла.
– Ты не понимаешь, – возразила она – и голос был похож на горящую бумагу, когда она еле слышно шуршит, сворачиваясь от пламени. Или на осенние листья, которые ветер гонит, жёлтые и никому не нужные, по брусчатке Старого города...
– Я понимаю, – ласково сказала я. – Не переживай.
– И что теперь? – спросила она.
– Просто храни, – я починила бы эту цепочку, да вот только прямо сейчас на это уж точно не было времени.
– Помни, недолго, – требовательно сказала она. – Ты обещала.
– Честное военное, – пошутила я.
И наконец посмотрела на неё. Потом, держа руль одной рукой, поцеловала в ухо, вдохнув милый запах её волос, слабо-слабо пахнущих цветочным мылом.
– Перелезай на моё место, – сказала я и сжала изо всех сил зубы. Чтобы не сказать ей "прощай" или ещё какую-нибудь галиматью. Я просто сказала:
– Адель...
– Я тоже... – тут же отозвалась она, и мир вокруг стал тёплым, словно летний полдень...
Я последний раз сжала её руку и перелезла на заднее сиденье. Машина какое-то время виляла по дороге, как пьянчужка, идущий домой из пивной, а потом выровнялась и рывками сбавила ход. Я взяла винтовку, завернула в свою куртку, чтоб, не дай господь, не покоцать оптику, и на ходу выпрыгнула из машины.
Оказалось, это не так легко, как кажется, когда ты смотришь какой-нибудь крутой боевик. Там всё идёт как по маслу – герои сигают из тачек и поездов на полном ходу, без парашюта прыгают с самолётов – и, как ни в чём не бывало, вскакивают и бегут дальше. Я точно не попала бы в герои, даже в самом сраном фильме: больно грохнувшись о землю всеми костями, я ещё пару метром проехалась на своём бренном теле по асфальту, жёсткому, как наждак, – даже несмотря на то, что тачка плелась по дороге с черепашьей скоростью. Да, наверное, мне предстояло скоро расстаться с ним – но скоро – это не значило "сей секунд". Потому что оно, это тело, было мне ещё очень и очень нужно.
Стояла тишина раннего утра, наполненная только шёпотом дождя и шорохом гравия, когда я, хромая, волоклась до обочины. Потом гравий затих – я добралась до травы, – и остался только дождь.
И тикали у меня в ушах невидимые стремительные секунды этого то ли "Урана", то ли "Сатурна" с ничего не говорящим номером пять...
Не было возможным сделать закладку на дороге – её бы заметили. Просто так положить посреди дороги пехотную мину было идиотством – её бы увидели и просто объехали, даже не останавливаясь.
Но стоять и думать про то, сработает или нет, было не меньшей тупостью. С таким же успехом я могла сама лечь поперёк полотна, размышляя, заметят меня или нет, или сразу нарисовать себе кружок на лбу, надеясь, что именно в этот раз в рожках автоматов ради прикола не пули, а шарики с краской.
Фортуна подмигнула одним глазом и слегка повернулась в мою сторону – на дороге всё ещё было тихо. Я кое-как приспособила на обочине пару направленных осколочных мин, выдохнула и оттусовалась на более приличное расстояние. В это время вдалеке заурчал мотор.
Самое интересное, что идея сработала. Десант был на броне – и, как и предполагалось, смотрел в оба. Фортуна усмехнулась и погрозила мне пальцем. Бэтэр уверенно пёр вперёд, и даже за добрых сто метров я видела малейшую щель между листами обшивки. Почему-то я ожидала, что тут же развернётся башня, и пулемёт врежет для начала по кругу – на всякий пожарный, – но пока стояла тишина.
Все те доли секунды, которые потребовались, чтоб привести в действие электродетонатор.

[Мать Метели]

Я прилепилась к окуляру оптического прицела с такой силой, что мягкая резинка впилась мне в кожу вокруг глаза, – и фигурки неожиданно приблизились так, будто я стояла в нескольких десятках метров. Меня внезапно накрыло странное чувство дежа-вю, или даже нет – мне показалось, что я там, вместе с ними, то есть, была вместе с ними, ведь это же моя семья, моя рота. А сейчас я будто бы просто вылезла из этого бэтера и отошла поссать, и вот меня, того и гляди, позовут обратно... И я лежала, переполненная этим чувством – странного ожидания того, чего уже не могло случиться никогда, ожиданием, что сейчас я услышу: "Ковальчик, батонами шевели..." Это была моя семья, моя рота, но, чёрт меня возьми, у меня была ещё и моя Адель, с несколькими жёлтенькими листочками, запутавшимися в волосах, будто она продиралась через пожухлые акациевые кусты...
Фигурки смело с брони, словно ураганом. Башня бэтера, наконец, развернулась, и начала выкашивать всё вокруг градом пуль. Я вжалась в дерево и молилась, сама не знаю, кому, чтобы свинцовые орехи четырнадцати с половиной миллиметров не достали меня раньше времени.
В мою башку лезли мысли о том, что кого-то я только что уложила навсегда, и смогла я это сделать, только стряхнув с себя это ощущение ожидания. У меня больше не было ни роты, ни семьи, а была одна только Адель, которая мчалась где-то в полях, наверное, стараясь не плакать, чтобы слёзы не залили очки. Я держалась тоже – потому, что если бы начала реветь я – то дурацкая вода попала бы в оптику, а моя куртка после всей этой катавасии с прыганьем из машин и других ковбойских штучек выглядела так, точно меня в ней проволокли за тачкой на аркане минимум пару километров. У меня не было никого и ничего – но у меня была МОЯ Адель. Хоть она и считала, наверное, меня дерьмом... А, может быть, и не считала...
Я не совсем представляла, что будет дальше. У меня имелась эта винтовка – и я окончательно обозначала свой выбор пулями, которые были, как жирные точки. Положив большой хрен на то, что было до этого, и всё поставив на карту будущего. Нет, ребята, не моего будущего – тупо было надеяться, что я уйду просто так, за здорово живёшь. Когда-то я верила в Санту, фей и прочую лабуду; пожалуй, я верила в это и сейчас. Но верить в хеппи-энды я разучилась. Уйти должна была хотя бы Адель. Потому что кто-кто, а уж она-то точно была не при делах...
Затормозить этот чёртов "Уран"-пять, как бы он там не назывался, хотя бы на десять минут я могла только ценой своей жизни. Тормознуть огненное кольцо, переключив его на себя. И, наверное, я знала это с самого начала, прыгая из машины. Только муравей, действительно ищущий смерти, полезет в драку с носорогом. Только маленький винтик огромной машины, которого в один прекрасный момент достал чёткий и слаженный ритм её работы...
Я ожидала, что десант заляжет в кювете, и готовилась дорого продать свою жизнь. Не думаю, что у них имелся дефицит боеприпасов. И не думаю, что Берц настолько хорошо относилась ко мне, чтоб отдать заведомо лажовый приказ, который не отдал бы даже необстрелянный неуч. Я на секунду отлипла от прицела и кое-как вытерла морду изнанкой комка.
Машина словно замерла в ожидании, а около неё как-то совсем неестественно лежали трое – те, кого настигли осколки направленных взрывов и припечатали к асфальту, похоже, навсегда. Неожиданно остатки десанта под прикрытием брони утянулись внутрь, бэтер выпустил облако синеватой гари, дал задний ход и развернулся в сторону Старого города – может, за подкреплением, может, ещё за чем. Мадам Фортуна по неизвестной причине вполне могла дать мне ещё один шанс. Надо было срочно шевелиться: – я хотела проделать одну из снайперских штучек, о которых знала только из пьяных назиданий Ярошевич. Требовалось подкрасться к мертвецам и под чей-нибудь хладный труп подложить гранату – без чеки. В качестве сюрприза. Судя по всему, эти трое были подходящими кандидатами, чтобы заменить чеку, и я начала медленно, но верно ползком продвигаться к дороге. Уже через пару минут мне казалось, что на меня налипли тонны грязи, будто я была картофелиной, которую только что выкопали на поле, над которым прошёл дождь.
Это было, в общем-то, недалеко от истины. Кроме одного: я посмотрела вверх – оказалось, дождь кончился, и ветер оттягивал тучу куда-то за горизонт. Она уходила туда, следом за ночью, рваным полукругом, а в вышине ярко светила та самая звезда, которая когда-то не дала мне попасть впросак и напороться на очередную засаду. Я по привычке схватилась за цепочку под камуфляжем – и вдруг поняла, что цепочки нет.
Сияла в небе эта капля – а её сестра была где-то далеко-далеко от меня – и, наверное, хранила... я надеялась, что она хранила Адель. Я снова подняла морду к этому огоньку и попросила хотя бы половину или треть удачи...
Которая мне бы очень и очень пригодилась. Я не знаю, откуда берутся придурки, которые сами желают смерти. Чёрт подери, я бы за шкирман приволокла их сюда и оставила стоять с гранатой в руке, а потом героически погибнуть, увлекая с собой толпу народа. А я бы в это время уже наматывала километры в ту сторону, куда уехал внедорожник, так похожий на тот, в котором мы когда-то увозили Адель навстречу её новой жизни и смерти. Только смерть теперь вроде бы откладывалась на потом.
Я вылезла на дорогу и, крадучись, пошла к этой куче мертвецов – если троих, конечно, можно было назвать кучей. Казалось, уже несколько часов – или даже суток – я сжимала в руке приготовленную гранату. Я подгребла ещё ближе, выдернула чеку и приготовилась провернуть эту загогулину. Со страху, что гранату разорвёт раньше времени, я вспотела так, будто меня только что окатили из ведра водой, а самим ведром от большого ума заехали по макушке.
Нет, прав был тот, кто когда-то посчитал, что из меня выйдет максимум пулемётчик. Потому что снайпер из меня был никакой. По причине отсутствия собственной думалки, мне надо было не хлопать ушами, а получше запомнить всё то, что мне когда-то рассказывали. Или, видать, этим самым хитрожопым снайпером надо было родиться. А я родилась кем-то другим – а кем, так и не поняла. И сия интересная информация мне не светила, по крайней мере, сейчас – когда я услышала, как звякнул по асфальту металл оружия.
Мадам Фортуна сделала изящный пируэт, и кокетливо продемонстрировала мне свою тыльную часть.
Передо мной была Берц.
– Ковальчик, – сказала она.
Я одновременно увидела две вещи. Автомат, нацеленный мне в лобешник, точнее, даже не сам ствол, а дуло, которое показалось мне огромным; оно засасывало меня, как чёрная дыра. И прищуренные глаза Берц – и капельки пота на её висках: они выступали прямо мгновенно, будто её поливали сверху из чайника, потом эти капельки собирались в струйки и текли вниз, к подбородку. Я сейчас, конечно, была всего лишь лохом, который рискнул и попал пальцем в жопу, – но даже лох не хотел умирать. Хоть и двигался к этому на всех парах.
– Знаешь чего? – с трудом сказала она и облизнула пересохшие губы. Ствол АК чуть шевельнулся, и её лицо дрогнуло. Я посмотрела чуть ниже, и поняла, что осколок попал ей в живот. Рука, свободная от автомата, прижимала развороченную плоть, но на асфальт натекла уже порядочная лужа.
– Чего? – спросила я – просто так.
– Дура ты, – сказала она. – Что не ушла.
– Оно того стоило, – пояснила я, медленно осознавая, что таки да, наверное, дура.
– Зачем? – с трудом спросила Берц.
– Чтоб у неё было будущее, – сказала я.
И у всех остальных, тех, кто не попал под осколки – оно было. Какое – это был уже другой коленкор. Но это точно не оказалась бы пуля, выпущенная мной.
Это знала я – сейчас. Это знала Берц – двадцать минут назад рявкнув свой последний приказ и глядя вслед бэтеру – с чем? – с тоской, или с равнодушным ожиданием неизбежности?
– А у тебя – нет, – сказала Берц. – И у меня – нет. А и хрен с ним.
Её взгляд, затуманенный болью, скользнул по моей перемазанной чёрте в чём персоне – и мне тут же показалось, что с меня сдирают если не кожу, то одежду точно. Берц всегда оставалась Берц – наверное, в прошлой жизни она была лазерным прицелом. Или рентгеновским аппаратом. А в этой жизни, на этой Богом забытой дороге, она точняк углядела, что именно я сжимаю в кулаке. Мы были классной компанией: два с половиной трупа, уже ПОЧТИ летящая пуля, и уже ПОЧТИ разлетающийся на тысячи осколков чёрный шарик – на пустой дороге в самой жопе страны, которую я не могу вам назвать, потому что выдам военную тайну...
И так продолжалось века, пока я не увидела, как мгновенно закаменело её лицо.
– Заебло. Пока, Ковальчик, – сказала она – и подмигнула.
И слово "почти" исчезло в звуке выстрела, поглощённого грохотом взрыва...
А над сосной у дороги продолжала кружиться на ветру утренняя звезда, жидкая, как кровь...

[Мать Метели]

Глава 0

Дым куда-то подевался, а я была на этой чёртовой дороге, но только в полном одинаре. Из леса тянуло сыростью; я поёжилась и стряхнула с камуфла остатки присохшей грязи. Хотя, можно было уже поспорить, чего там было больше – грязи, кровищи или собственно материи.
Сзади раздались шаги, и кто-то нарочито небрежно прочистил горло – явно только для того, чтобы привлечь внимание, а не потому, что у этого кого-то внезапно запершило в глотке.
Я обернулась. Прямо передо мной стоял здоровущий конь.
– Привет, – вальяжно сказал он.
– Привет, – осторожно поздоровалась я, непроизвольно делая шаг назад.
Оказалось, что я даже могу сделать шаг назад – после того, как этот мир должен был исчезнуть, разлетевшись на куски. Однако почему-то он не желал исчезать.
– Полагаю, ты хочешь, чтоб я перешёл сразу к делу? – осведомился конь.
Я не хотела, чтоб он переходил к делу или куда-то там ещё. Хотя, на самом деле, я вообще не знала, что я хотела, к тому же пока живо помня, к какому такому делу постоянно норовила перейти Берц. Впрочем, похоже, вопрос был риторическим.
– Ну да, – так же осторожно подтвердила я.
– То есть, не просто к какому-то там делу, а именно К ДЕЛУ?
– Ээээ... положим, – сказала я с некоторой опаской.
– Ну... ты слышала всякую эту лабуду про Всадников Апокалипсиса и типа того? – небрежно спросил конь и начал прогуливаться туда-сюда, делая вид, что он совершенно не при делах.
– Ну, в общем-то, да. Когда-то, – я извлекла из памяти свои скудные познания. По этой теме я помнила только то, что Всадников Апокалипсиса было четверо – да и то только потому, что у одного кренделя, которого я знала где-то явно не здесь и не сейчас, имелась клёвая наколка.
– Я тут подумал, – изрёк конь и сделал эффектную паузу. – Из тебя, в общем-то, выйдет Война.
– Из меня? – удивилась я. – Это как?
– А кем бы ты хотела стать? – язвительно заметил он. – Миром? Или Ангелом Господним? Или, может, Птичкой Божьей, что не знает ни заботы, ни труда?
– Ну, наверное, нет, – обескуражено протянула я.
– Вот видишь, – удовлетворённо сказал он. Мне показалось, что, если бы у него был палец – он бы наставительно поднял вверх палец.
– А почему Война? – тупо спросила я снова.
– Тебе сосчитать все трупы, которые стали трупами при твоём непосредственном участии? – осведомился конь.
– Пожалуй, нет, – стушевалась я.
– Тогда не выпендривайся. Ты убиваешь так, что только успевай считать – чего ж ты ещё хотела? – удивился он.
– Я просто спросила, – возмутилась я.
– Ну ладно. Тогда спрашивай ещё, – разрешил конь. – Похоже, у тебя куча вопросов в заначке.
– Ты говорящий, – тупо сказала я первым делом.
– Правда? А я и не заметил, – издевательски протянул он. – Нет, в самом деле, ты предпочла бы, чтоб я ржал, требовал расчёсывать себе хвост и тупо жрал сахар?
– Нннне знаю, – задумчиво сказала я.
– Тогда не говори ерунды, – отрезал конь. – Ну, так как? Что скажешь насчёт непыльной работёнки?
– Я почему-то думала, – начала я, – что мне ещё не совсем время... ну, как тебе сказать... уходить отсюда вот так вот прямо сейчас.
– Время – не время... Что за детский лепет? – удивился он. – Ты только подумай про то, что будет впереди.
– И ещё мне как бы слегка надоело, – всё-таки сказала я. – Может, ну его к чертям?
– На твоём месте я бы так не говорил, – наставительно произнёс конь.
– Тогда не к ним, а просто – ну его на фиг, а? – поправилась я.
– Не понял, – озадаченно протянул он. – Ты что, хочешь добровольно отказаться от нескольких веков веселухи?
– Пожалуй, да, – твёрдо сказала я. – Можно, я лучше останусь тут?
– Нннну.... – протянул он. – Конечно, я мог бы поспособствовать... ну, ты понимаешь.
– Ещё не знаю, понимаю или нет, – я оглянулась. Из леса по-прежнему тянуло сыростью и запахом осени. На дороге лежала пыль, прибитая дождём, и я никак не могла сообразить, чем тогда тот свет отличается от этого. К тому же конь явно не тянул на плод наркотического бреда.
– А кто тогда потянет на Войну? – капризно спросил он. – Знаешь, не очень-то весело, когда тебе даже не с кем поговорить.
– Представляю, – согласилась я.
– Ты же не хочешь, чтоб мне было скучно? – эгоистично возразил конь. – Так что давай, собирайся.
– Послушай-ка, возник вопрос, – внезапно спохватилась я.
– Представляю, что ты спросишь, – с подозрением сказал он.
– Ничего такого, – заверила я. – А что случилось с твоим предыдущим Всадником? – мне действительно было интересно.
– Вот! – воскликнул конь. – Я так и знал! Я прямо чувствовал, что ты спросишь про самое больное!
– Так что? – настаивала я.
– Мы не сошлись во взглядах, – туманно ответил он. Так отвечают всегда, когда уходят в сторону от сути разговора.
– Не увиливай, – сказала я строго.
– Ну, ладно-ладно, – конь вздохнул и язвительно продолжил: – Представь себе, Он устал.
– Разве так может быть? – удивилась я.
– Нет, я стою тут битых полчаса и вешаю лапшу тебе на уши! – возмутился он.
– Вот уж этого я не знаю, – нагло сказала я.
– Нет. Смею тебя заверить, что я этим не страдаю, – с сарказмом ответил конь.
– Значит, устал?
– Значит, устал.
– И что с ним было дальше?
– Как что? – удивился он. – Обрёл то, что хотел – покой.
– Послушай, – осторожно спросила я, – а почему я не могу тоже обрести этот самый вечный покой – прямо сразу? Ты просто не представляешь, как устала я.
– Не можешь, – твёрдо сказал конь. – Или ты прекращаешь болтовню, и мы сей секунд уезжаем, или...
– Или что? – тут же спросила я.
– Ничего. Просто сей секунд уезжаем. Давай, садись. Верхом тебя, конечно, ездить не учили? – презрительно спросил он, но я поняла, что он что-то нагло утаивает.

[Мать Метели]

– Так не пойдёт, – решительно сказала я и сделала вид, что собираюсь уходить, хотя уходить мне было ровным счётом некуда – это был блеф чистой воды.
– Ты куда это? – испугался конь.
– Да так, – уклончиво сказала я, – полно дел. Ты даже не представляешь, как много дел накопилось.
– Ну вот, – расстроился он. – Я так и знал.
– Я жду ответ, – напомнила я.
– Ну, хорошо-хорошо. Или новый круг жизни.
– Это как? – удивилась я.
– Как это – как? – грозно спросил он. – Я думал, ты и сама знаешь. Ты же только что, сию минуту сказала, что у тебя куча дел.
– Эээээ.... ну, в общем-то, да, – осторожно сказала я, уже всерьёз опасаясь, как бы он не брыкнул меня копытом – я с детства боялась лошадей, потому что ожидала от них именно чего-нибудь в этом роде.
– Значит, это был развод, да?! – воскликнул конь и притопнул – так, что на дороге взметнулось облачко пыли. – Просто наглый развод!
– Ну... я бы так не сказала, – я была сама скромность.
– Ладно. Это был развод, и я типа сам дурак, – печально сказал он. – Ты точно уверена, что тебе надоела веселуха?
– Точно, – заверила я.
– Тогда тебе предстоит совершенно новый круг, – печально сказал он. – Ты вообще понимаешь, чего ты хочешь? СОВЕРШЕННО НОВЫЙ.
– И что? – спросила я.
– Ты можешь стать кем угодно, – объяснил конь – и в его голосе появились мстительные нотки. – Тебе же не дадут каталог, чтобы выбрать: о, госпожа желает не этого, госпожа желает того. Фигушки. Такого не светит.
– Это плохо, – философски заметила я. – Но я хотя бы не стану... эээ... к примеру, конём?
– Нет. Не станешь, – с сожалением сказал он. – Ты снова станешь долбаным человеком – и, мало того, ты снова будешь таким же троллем...
– Кем-кем? – переспросила я и пожалела, что не могу как следует дать ему по рогам – хотя бы из-за отсутствия таковых.
– Ладно уж. Монстром, я хотел сказать, – поправился конь. – К НЕ монстру я бы не пришёл.
– Согласна, – сказала я. – Предлагаю сделку.
– Что ещё за сделку? – с подозрением спросил он.
– Ну, ты же, в общем-то, оказал мне услугу, – я начала издалека. – Тем, что проболтался про новый круг жизни.
– Ну да, – конь приосанился. – И что?
– Как честный человек, я скажу тебе, кто сто пудов не откажется быть Всадником – а ты мне рассказываешь всё, что ты знаешь про этот новый круг. Идёт?
– Я ничего не знаю, – буркнул он – слишком уж быстро, – так, что я поняла, что хоть что-нибудь выудить да удастся. Если поднажать.
– Знаешь.
– Не знаю. Говори, что обещала, и я пошёл.
– Знаешь.
– Не знаю
– Знаешь.
– Не знаю.
– Хорошо, не знаешь. Тогда кусок сахара из моего кармана я точно отдам другому коню. В этом моём новом и интересном круге жизни, – подначила я. – Надеюсь, этот другой конь не окажется таким стервозным.
– У тебя есть кусок сахара? – он сглотнул
Я ничего не ответила, а только пожала плечами – пусть думает, как хочет.
– Я не стервозный, мне положено, – извиняясь, пробубнил конь и бросил на меня косой взгляд. – Хорошо. Только это лажа.
– В смысле? – удивилась я.
– В смысле, что она тебе мало поможет – ты же начнёшь с нуля. То есть, забудешь то, что я скажу.
– Пусть будет лажа, – я махнула рукой. – Считай, что мне просто до усрачки интересно узнать это прямо сейчас.
– Женщины, – философски вздохнул он. – Ладно, слушай. Ничего особенного. Следующий круг просто будет очень похож на этот. Вот и всё, что я знаю.
Зашибись. Значит, точно я не рожусь в семье биржевого маклера или нефтяного магната – а снова буду бить рожи в подворотнях.
– Ну, ладно. Пусть так, – грустно сказала я. – Теперь моя часть уговора. Советую тебе найти лейтенанта Хелену Берц.
– Да? – обрадовался конь. – То есть, ты за неё ручаешься?
– Однозначно, – подумав, уверенно сказала я.
– Ну, тогда пока, – весело сказал он, хрустя бонусом в виде сахара. – Я пошёл.
– Пока, – сказала я, стоя перед дорогой в Бесконечность.
Полагаю, и он и Берц ещё не раз вспомнят обо мне – когда будут несколько веков подряд вместе веселиться...


...Я всю жизнь занималась всевозможными видами дерьма – потому, что мне просто нечего было делать. Да, вот так вот банально – элементарно нечего делать. Кто-то ломился за деньгами, кто-то за славой, а я по такой дебильной причине либо сидела на жопе и плевала в потолок, либо ударялась в очередную авантюру.
Можно сказать, к тридцати годам я стала просто экспертом в области дерьма, и никак не меньше.
Дерьмо могло быть из серии серединка на половинку – или от начала и до отбоя. Для него можно было придумать целую классификацию. Я могла стать её изобретателем, если бы захотела.
Ну, правда, я помалкивала об этом – иначе меня сочли бы дурой, а то и кем-нибудь похуже. В перечень моих жизненных принципов не входил пустой трёп. Просто потому, что он не приносил бабла.
Да, я могу написать об этом самыми настоящими буквами, сложив их вот в эти настоящие слова – и мне ничуть не стыдно. Я даже могу сказать это вслух – и мне снова не будет стыдно. И – вот честно – я не знаю, почему мне вообще должно быть стыдно за то единственное, что я действительно умею делать, даже если это можно назвать только словом "дерьмо"?!
Какая разница, как и что назвать, если это что-то приносит неплохой доход? Особенно в стране, которую никто не смог расколоть ни по национальному признаку, ни по политическому, сколько ни пытался. Но которая раскололось в итоге на людей-с-деньгами и всех остальных.
И я уж точно не относилась к первым. По крайней мере, пока.
Однако я надеялась, что это хотя бы когда-нибудь случится.
Не все, однако, такие, как я. Мне достаточно сунуть два пальца в рот – да и проблеваться так, что дым из ушей. А на следующий день я уже не помню ничего из того, что помнить не следует. Один мой друг – он когда-то служил снайпером в горячей точке, где ему напрочь отшибло мозги, и потому общение с ним было весьма своеобразным, – раз стал говорить какую-то лажу про то, что нельзя смотреть в глаза, когда знаешь, что вот этого типа надо завалить, но я не слушала. Зачем, если всё одно – у меня свой способ. Действенный, ребята, честно, я не вру. Я вообще никогда не вру.
Ну, по ходу пьесы, я немного преувеличиваю, когда говорю, что мне не нужны деньги. Где вы найдёте того, кому они и вовсе не нужны? Если только на том свете. Рабочие пахали на заводах, толпы клерков каждое утро целеустремлённо пёрли в свои офисы, торгаши вставали за прилавки, а за их спинами, где-то там, в тени легального бизнеса, маячили мы. Понятия не имею, при каком строе мне жилось бы лучше, но сейчас мне явно жилось просто зашибись, потому что всё, что я делала, оплачивалось хрустящими бумажками с надбавкой за стрём.
Конечно, а то нет, о чём базар? Деньги были нужны и мне. Родители сподобились оставить в наследство только красивую фамилию, родословное древо, восходящее к каким-то долбанным королям, давным-давно превратившимся в прах – и банковские счета, превратившиеся в ничто после дефолта. Едрить твою налево, и ещё кто-то говорил, что я должна была сидеть тише воды, ниже травы и дальше трястись над кучкой медяков, что оставили мне папаша и мамаша?! Ни черта подобного. Единственное, что осталось у меня в целости и сохранности – вот эта самая кровь. Но её нельзя было ни съесть, ни превратить в наличные. Её бы даже не хватило надолго, если бы я поехала чердаком и решила торговать ею в розлив – а ни на что другое она не годилась.
Сначала я подвизалась в городе в качестве не-разбери-поймёшь-кого. Грязная халупа на окраине – да только меня это волновало мало, потому что я приходила туда только ночевать, да и то не всегда. А днями напролёт я рассекала по городу – "сотка за пакетик, чувак, и если ты попробуешь слинять, я размажу тебя по стене...", "А сейчас товар подорожал, двести – или я ухожу..."
Мы работали на пару с совершенно беспринципным кексом по имени Ник – ничего личного, всего лишь бизнес. Однажды была моя очередь разгребать дерьмо – то есть, что-то срочно делать с придурком, который был готов бежать и сдавать нас властям. Завалить его не стоило ровным счётом ничего – кроме того, что после ко мне подкатил солидный дядя с предложением, от которого я по идее не могла отказаться. А потом солидный дядя был послан далеко и надолго, а я снова оказалась в ситуации, когда не каждый вечер знаешь, что утром найдётся, чем позавтракать. Наверное, это было какое-то завихрение, либо я начиталась тупых книжек про свободу личности и всё такое прочее, но я предпочла бы лечь на дно и полгода питаться хлебом и картошкой, нежели угодить в кабалу. Каждое утро я видела и политиков, которые садились в чёрные машины с мигалками, и мне было глубоко насрать, к какой партии принадлежит очередной жирный урод, из-за которого мой автобус влип в пробку, как муха в мёд. Это был просто очередной жирный урод, у которого имелось денег больше, чем он мог пересчитать. Ещё мне, оказалось, глубоко насрать, что жирные уроды готовы платить за мои услуги. Это было бы как раз что-то сродни торговле в розлив собственной кровью, и я благоразумно сделала ручкой, при этом серьёзно опасаясь, что мне тут же отвертят башку. Однако солидный дядя не настаивал – к нему стопудняк выстраивались очереди желающих заполучить "работу для настоящих мужчин". Кому-то было по кайфу уехать к чёрту на рога, на задворки страны – от карточек на водку и сахар и от переполненного метро. Ну, а мне по кайфу было тусоваться именно в этом городе именно этой страны. Я вообще не интересовалась ни политикой, ни географией, по которой в школе у меня была хлипкая тройка, да и то только потому, что я могла вскочить и лихо отбарабанить, как называется столица нашего государства – а остальных тридцать человек этот вопрос ставил в тупик. У меня были другие приморочки. Кроме того, скажи я сейчас, что это было за государство, от задворок которого я увильнула, я бы наверняка лоханулась: только на моей памяти страна меняла название раза три, и сейчас я не могла с уверенностью заявить, что я живу там-то и там-то. И этот набор букв, как ни крути, относился к тем приморочкам, которые интересовали меня уж точно не в первую очередь...

Конец

[Juliete2000]

Здорово написано, Мать!

Я проглотила всё это за вечер, на одном дыхании. Честно слово - классно!!!

Мысли во время чтения разные крутились, я их, естественно, не записывала, поэтому сейчас не совсем уверена, что там у меня в башке к чему. Но попробую выразить, что получится.

Прежде всего, пару раз меня точно посещала идея о раздвоении личности. Ты не скрываешь, что прототипом Евы являешься сама, но в некоторые моменты я точно понимала, что Адель - это тоже ты.
Особенно странно было погрузиться в такой эффект, когда Ева думает об Адель. Как будто сам о себе человек размышляет. У меня в тот момент появилось стойкое ощущение, что я в одном шаге от шизофрении.

Еще регулярно мучило самое банальное любопытство - что именно в тексте по-настоящему происходило в твоей жизни, а что было чуток подкорректировано, приукрашено, или, наоборот, заретушировано.

В шапке ты написала, что психологию зачистки смягчила, но мне показалось, ты её уж черезчур сгладила. На фоне остального жесткого и яркого текста смотрится бледненько.

Ну, и напоследок - да, бета-таки нужна... Ты в ладах с языком, ошибок не допускаешь, но иногда встречаются и корявости, и они совершенно точно не относятся к стилю или раскрытию образа персонажа.

Надеюсь, не слишком задела тебя своим отзывом. Если что не так - прости. Или даже лучше - извини.

[Мать Метели]

Juliete2000, спасиб))

Не, Адель - это не я. Просто парадокс в том, что несмотря на разницу в положении, образовании и образе жизни они - одинаковые. Вот всё остальное разное, а есть Нечто - одинаковое. Иначе бы не вышло ничего изначально, их бы друг к другу не тянуло.

Чё я писала с натуры? Фсё - скажу по страшному секрету. За исключением того, что я _пока_ не служила во внутренних войсках, мне про это просто рассказывали)) Ну, и живы все, тьфу-тьфу-тьфу. Ибо сейчас идёт _не тот_ круг жизни, а уже следующий))А психология зачистки там на втором-третьем плане, книжка-то не про это, так что совать жесть ради жести - ну на фиг. Я всегда была против таких приёмов.